Альберто Васкес-Фигероа - Марадентро

– Все, приехали, Обезьяноед, – сказал он. – Бачако может говорить что угодно, но я ни за что не пойду по этому мосту. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь сукин сын индеец всадил мне стрелу в задницу, пока я буду кувыркаться в воздухе. – Он уселся рядом со стволом сейбы, к которому были привязаны лианы, удерживающие ненадежную конструкцию, и, не торопясь, достал пачку сигарет. – Я и думать забыл об алмазах, – сказал он.

Но Ханс Ван-Ян о них не забыл, как раз наоборот: стоило ему увидеть на горизонте массивный силуэт гигантского тепуя, господствовавшего над равниной, на него словно вдруг нашло божественное озарение.

– Вот он! – воскликнул мулат. – Вот куда Джимми совершил посадку вместе с МакКрэйкеном, там-то и находятся алмазы.

Однако ни Сесарео Пастрана, ни Обезьяноед, ни остальные чернореченцы не разделяли его энтузиазма. Напротив, они считали, что это просто-напросто один из многочисленных гвианских тепуев, который к тому же находится в глубине территории самого враждебного из диких племен, что само по себе представляло серьезное неудобство.

– Мне жаль, шеф! – откровенно признался колумбиец. – Для меня не существует таких алмазов, которые бы стоили дороже моей шкуры. Я уверен, что, даже если и пройду по этому мосту, ее с меня сдерут. Я и с места не сдвинусь.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Черт побери, Бачако! – нетерпеливо воскликнул Сесарео Пастрана. – Даже младенцу это ясно. Мое единственное желание – вернуться в Трупиал. А они хотят вернуться вместе со мной.

Мулату не нужно было спрашивать, так это или нет: достаточно было взглянуть на лица присутствующих. Просто не верилось, что его люди – грозные чернореченцы, одно упоминание о которых приводило в трепет всех прочих обитателей здешних мест, – могут не на шутку испугаться.

– Мы годами мечтаем о такой возможности, – сказал он. – В кои-то веки она нам представилась, а вы хотите, чтобы я поверил в то, что вы струсили?!

– Дело не в этом, – вмешался Вонючка, длинноносый метис. – Преследовать какую-то гуаричу, потому что ты решил, будто она слышит «музыку», – это глупость, которая зашла уже слишком далеко.

– Разве я был неправ? – возмутился мулат, вновь указывая на далекий тепуй. – Она привела нас прямо к тому месту, где МакКрэйкен нашел алмазы.

– Это всего лишь догадка, – заметил Пастрана. – Здесь полным-полно тепуев, а до этого от Ауянтепуя, наверно, больше двухсот километров. Говорили ведь, что месторождение он обнаружил там.

– Да что такое двести километров в такой сельве, как эта? – возразил Бачако. – Джимми Эйнджел уверял, что старик заставил его целую неделю кружить над сельвой, прежде чем решить, где произвести посадку. Ясно, что тот постарался его запутать, а впоследствии не захотел сказать ему правду или сам уже ничего не помнил. Прошло ведь пятнадцать лет! Как он мог помнить, где находился тепуй – здесь или в двухстах километрах южнее!

– Или севернее, – вмешался один из чернореченцев, до сих пор хранивший молчание. – Я согласен с колумбийцем. Проникнуть на территорию гуайка и влезть по отвесной стене, чтобы проверить, есть ли наверху месторождение, в существование которого я никогда не верил, – это риск, на который я никогда не пойду. Я возвращаюсь.

Мулат понял, что так настроено большинство, и обвел взглядом своих спутников. Те один за другим отводили взгляд.

– Короче! – наконец сказал он. – Кто готов идти со мной?

Ответа не последовало, и, когда стало ясно, что он остался в одиночестве, Бачако отвернулся и долго смотрел на реку, на мост и на огромную гору, в этот момент казавшуюся особенно внушительной, далекой и таинственной.

Сомнений нет: он на верном пути. Теперь уже не важно, слышит девчонка «музыку» или нет, потому что теперь он и сам ее слышит, словно отец, а то и шотландец нашептывают ему на ухо, что на вершине этого плоскогорья находится сокровище, которое позволит ему покинуть Гвиану и противостоять миру: ведь когда человек достаточно богат, никто не обращает внимания на цвет его кожи или волос.

Он не может отступить. Не может повернуть назад и всю жизнь проклинать себя за то, что упустил шанс, предоставленный судьбой, и не сумел последовать примеру отца, который рискнул всем ради достижения своей самой чудесной мечты.

– Ладно! – сказал он, вновь обращаясь к спутникам. – Я-то знаю, что месторождение там, наверху, и дам двадцать тысяч боливаров – слышите! – двадцать тысяч боливаров тому, кто пойдет со мной. Но если мы найдем алмазы, половина – моя.

– Двадцать тысяч боло каждому? – уточнил Вонючка, словно боясь, что ослышался. – Вы это серьезно?

– Неужели ты думаешь, что я сейчас настроен вести пустую болтовню? – угрюмо ответил тот. – Двадцать тысяч боло каждому, а ты знаешь, что я слов на ветер не бросаю. Только мы должны добраться до вершины раньше ублюдка венгра с островитянами.

– Двадцать тысяч боло – это куча денег, – согласился Сесарео Пастрана, передумав возвращаться. – Это язык, который я понимаю, потому что за двадцать тысяч боло я закину на вершину всех окрестных дикарей. – Он тяжело поднялся и взял винтовку, кивнув в сторону реки: – Я готов! Только чур не я буду первым, кто рискнет перебраться через реку по этим палкам. Я не умею плавать и хочу сначала посмотреть, выдержит ли эта штука.

Было ясно, что решение колумбийца означало согласие остальных, и Бачако Ван-Ян, по-видимому, понял, что не стоит ждать, когда они передумают, а потому решительно направился к мосту, не раздумывая ухватился за лиану и заскользил по тонким, неровным и ломким на вид веткам, из которых был сделан «пол».

Отсюда, с моста, течение казалось намного опаснее. У мулата возникло ощущение, будто сила и скорость потока необъяснимым образом возросли, как и количество острых и грозных камней, напоминавших серые клыки в ощерившейся пасти, готовой проглотить его, если он вдруг оступится и свалится вниз. Однако он постарался взять себя в руки, потому что чернореченцы наблюдали за ним, выжидая и даже посмеиваясь, хотя большинству из них совсем не улыбалась идея последовать его примеру.

Наконец он достиг середины реки, остановился передохнуть, а заодно вытереть потные руки о грязную рубашку – сначала одну, затем другую, – и, когда собрался продолжить свой нелегкий переход, еле удержался, чтобы со вскриком не свалиться в воду, потому что раздался звук выстрела и пуля просвистела в нескольких сантиметрах от уха.

– День добрый, сеньор Ван-Ян! – донеслось до него, и он тут же узнал голос по жуткому акценту. – Мне бы хотелось услышать от вас слова благодарности за то, что я пощадил вашу жизнь.

Вцепившись в лиану, словно в спасательный круг, рыжий мулат с огромным усилием попытался унять непроизвольную дрожь в ногах, а когда наконец смог вернуть самообладание, пошарил взглядом по берегу и обнаружил метрах в двадцати белобрысую физиономию Свена Гетца, который ухмылялся, положив винтовку на ветку дерева.