Иван Головня - Заклятие Лусии де Реаль (сборник)

Был воскресный день, и в Зале приёмов было особенно многолюдно. Как обычно, больше всего зрителей толпилось перед «Исчадием ада». Люди, вполголоса переговариваясь, живо обменивались впечатлениями. Причём говорили преимущественно не о достоинствах или недостатках картины, а больше об изображённом на ней происшествии, ещё свежем в памяти горожан. То и дело в толпе слышались негодующие возгласы, на голову убийцы сыпались отборные проклятия. Оно и понятно: народ тут собрался большей частью простой, далёкий от искусства, но зато остро воспринимающий любое событие подобного рода.

За разговорами и обменом впечатлениями никто не обратил внимания на довольно неприятной наружности горбуна, который деликатно, но настойчиво пробирался сквозь толпу к картине. Если бы присмотреться к этому человеку повнимательнее, то можно было бы сделать вывод, что чувствовал он себя здесь явно не в своей тарелке, что посещение подобных заведений и мероприятий было для него делом непривычным и не совсем приятным. Едва горбун протиснулся к картине и взглянул на неё, как он тут же дико вскрикнул, беспорядочно замахал руками, словно отбиваясь от невидимого врага, и, упав на пол, забился в истерике. Толпа, не успевшая сообразить, что происходит, мгновенно расступилась. Послышались испуганные женские вскрики.

Какой-то дотошный мужчина, посмотрев на извивающегося на полу странного посетителя выставки, а затем на картину, удивлённо воскликнул:

– Люди добрые! Так это же насильник! Посмотрите-ка на него получше!

– А ведь и в самом деле! – сказала одна из женщин и без дальних слов огрела упавшего своим зонтом. – Ах ты изверг проклятый! Пришёл полюбоваться своей работой?

От расправы толпы горбуна спасли смотритель зала и дежуривший у входа полицейский, которые прибежали на поднятый зрителями шум. Полицейский, разобравшись, что к чему, тут же надел на всякий случай на мужчину наручники и связался по рации с полицейским управлением.

Когда прибывшему через несколько минут на выставку инспектору полиции Габриелю Кейсу, невысокому плотному мужчине с большой головой, круглыми с поволокой глазами навыкате и похожим на баклажан носом, который два месяца безуспешно разыскивал убийцу Лины Робер, указали на картину и на лежащего под нею на полу скрюченного мужчину в наручниках, тот не сразу поверил своим глазам. Подумал, что имеет дело со случайным совпадением. Но прибывший с инспектором врач сделал виновнику происшествия успокоительный укол, и тот, не успев ещё как следует прийти в себя, начал истерично выкрикивать:

– Почему я не видел его? Где он прятался, этот проклятый художник? Я не мог не заметить его! Не иначе как эту картину малевал сам дьявол! Человека я бы увидел! Непременно увидел бы! Не-ет, это был не человек! Это мог быть только дьявол! Защитите меня от него! Арестуйте меня поскорее! Отправьте немедленно в тюрьму!

– За этим дело не станет, – без тени иронии пообещал ему инспектор.

Горбун тут же, при свидетелях, сознался, что это он убил девочку, и не переставал удивляться и даже возмущаться, почему, зная, что преступление совершил он, его до сих пор не арестовали.

Не меньше горбуна был удивлён и озадачен инспектор Кейс. Оправившись от первого потрясения и сопоставив факты, он пришёл к выводу, что автор картины, вне всякого сомнения, каким-то образом причастен к этому преступлению. А после того, как преступник во всеуслышание признал свою вину, инспектор окончательно укрепился в своём предположении.

Поэтому неудивительно, что не прошло и часа, как автор заварившей всю эту кутерьму картины Ричи Аксель находился в кабинете инспектора Габриеля Кейса. Это был худощавый брюнет среднего роста, лет сорока пяти, со спокойными серыми глазами, которые привычно внимательно всматривались в окружающий мир из-под строго сведённых на переносице бровей, сухими, плотно сжатыми губами и небольшой, едва тронутой сединой бородкой. Его голову покрывал традиционный в среде художников берет, который он редко когда снимал – даже дома.

Старавшийся казаться спокойным инспектор Кейс попытался без излишних околичностей взять быка за рога.

– Господин Аксель, как давно вы знакомы с убийцей Лины Робер Черри Хинтом? – с места в карьер спросил он художника, едва в протокол допроса были внесены все необходимые в таких случаях данные, касающиеся задержанного.

– Слава богу, среди моих знакомых нет убийц, – спокойно ответил Аксель, внимательно рассматривая свои лежащие на коленях руки. После небольшой паузы продолжил: – И давайте без околичностей. Не лучше ли сразу перейти к серьёзному разговору? Я так понимаю, что вы меня подозреваете. Если не в убийстве, то в пособничестве убийце наверняка. Я прав?

– Вы не так уж далеки от истины. С небольшой поправкой, – наследуя тон художника, подчёркнуто спокойно произнёс Кейс. – Есть ещё один вид преступления: знать о преступлении, а тем более преступника, и не сообщить об этом куда следует. То есть нам, полиции. К вашему сведению, такое преступление тоже наказуемо. И даже очень наказуемо. Мне жаль, господин живописец, но вы оказались в весьма щекотливом положении. Вы можете не отвечать вовсе. У вас есть такое право. Можете отвечать в присутствии адвоката. И такое право у вас есть. Но я бы посоветовал вам не тянуть кота за хвост, а выложить всё как на духу. И желательно сейчас. Это в ваших интересах. Так что, будем рассказывать?

Против ожидания инспектора его речь не произвела на художника ожидаемого впечатления. Тот и дальше продолжал оставаться спокойным, как будто разговор шёл всего лишь о переходе через улицу в неположенном месте. Кейса такое поведение «гостя» насторожило. «С этим типом придётся повозиться», – удручённо подумал он. И, что с ним редко случалось, вновь ошибся.

– Конечно, буду рассказывать! – с готовностью ответил Ричи Аксель. – Не вижу причины молчать. И адвокат мне ни к чему. Прямо сейчас обо всём и расскажу. Как лучше: в общих чертах или поподробнее?

– Хорошо бы поподробнее, – сказал инспектор, ставя на стол перед художником диктофон. – Времени у нас достаточно.

– С чего же начать?.. – задумался на секунду Аксель.

– Начните с начала, – посоветовал Габриель Кейс.

– Разумеется… – согласился художник и, собравшись с мыслями, приступил к своему рассказу: – Значит, так… Об убийстве, хотя оно и произошло в соседнем доме, я узнал только к вечеру, из газеты. Жена была в отъезде, гостила в Донго у своих родственников, а я, случается, не выхожу из дома по целым дням. Работа, знаете ли, такая, затворническая. Новость эта потрясла меня до основания. Почему? – спросите вы. Отвечу… И начну с того, что эта девочка, как вам известно, жила по соседству со мной, и я был даже немного знаком с нею: случалось, она приходила к нам. Вернее, к моей дочке. У меня ведь тоже есть дочка. И почти такого же возраста, как Лина. И вот, прочитав об этой трагедии, я вдруг подумал, что на месте Лины вполне могла бы оказаться моя Люси. Моя единственная дочь… Мысль о том, что жертвой какого-то маньяка могла стать моя любимая девочка, настолько потрясла меня и так прочно засела в моей голове, что ни о чём другом в тот вечер я думать уже не мог. Избавиться от этой мысли не было никакой возможности. Что бы я ни делал, она неотступно меня преследовала. Это начинало превращаться в манию. И так продолжалось весь вечер. И даже когда я лёг спать, эта мысль не оставляла меня ни на минуту. Она буквально сверлила мне мозги. О сне и речи не могло быть. Я понял, что это надолго и что избавиться от преследующего меня видения я смогу лишь после того, как напишу на эту тему картину. Только приняв такое решение, я смог кое-как уснуть.