Герман Мелвилл - Тайпи. Ому (сборник)

Пройдя немного по лесу, мы подошли к покосившемуся старому навесу из веток, явно обреченному на разрушение. Под ним ничего не было, кроме куч гниющих листьев и огромного неуклюжего кувшина с широким горлышком, выдолбленного из тяжелого камня.

На несколько минут мы остались одни; старик сунул светильник в горлышко кувшина и исчез. Он вернулся, притащив длинный толстый ствол бамбука и раздвоенный сук. Бросив их на землю, он порылся в куче мусора и извлек нетесаную деревянную колоду с проделанной в ней сквозной дырой; колода немедленно была водружена на кувшин. Затем старик воткнул раздвоенный сук торчком в землю на расстоянии двух ярдов и положил в развилину один конец бамбука, а другой всунул в дыру в колоде; в заключение он подставил под дальний конец бамбука старый тыквенный сосуд.

Это было не что иное, как самодельный перегонный аппарат, с помощью которого он вырабатывал местный «самогон». Приспособление, вероятно, намеренно содержалось в таком беспорядочном состоянии, в каком мы его застали, – чтобы нельзя было распознать его назначение. Прежде чем мы ушли от навеса, старый пройдоха разобрал аппарат и по частям утащил его.

То, что он открыл нам свою тайну, было характерно для «тутаи оури», то есть туземцев, пренебрегающих указаниями миссионеров; предполагая, что все иностранцы относятся неодобрительно к власти миссионеров, они с удовольствием посвящают «кархоури» в свои проделки всякий раз, как им удается втихомолку нарушить законы, установленные новыми правителями.

Вещество, из которого вырабатывается спиртной напиток, называется «ти» и представляет собой крупный волокнистый клубень, напоминающий ямс, но несколько уступающий ему по величине. В сыром виде этот клубень чрезвычайно горек, но, сваренный или испеченный, приобретает сладость сахарного тростника. После того как «ти» обработают на огне, вымочат и доведут до известной стадии брожения, его смешивают с водой, и он готов для перегонки.

Когда мы вернулись в хижину, появились трубки; через некоторое время доктор, которому вначале «арва ти» понравилась не больше, чем мне, к величайшему моему изумлению, принялся распивать ее с Варви; вскоре он и старый пьяница совершенно захмелели.

Это было веселое зрелище. Все знают, что во время попойки самые тесные узы симпатии и доброжелательства связывают опьяневших людей. И как серьезно, даже трогательно, собутыльники стараются разъяснить друг другу свои самые сокровенные мысли!

Итак, Варви и доктор, дружески выпивали одну чашу за другой и в конце концов познакомились ближе; доктор вежливо стремился вести разговор на языке хозяина, а старый отшельник упорно пытался говорить по-английски. В результате общими усилиями они устроили такую кашу из гласных и согласных, что она кого угодно могла свести с ума.

Проснувшись на следующее утро, я услышал чей-то замогильный голос. Это был доктор, торжественно возвещавший о том, что он мертв. Он сидел, прижав руки ко лбу, и его бледное лицо было в тысячу раз бледнее, чем обычно.

– Это адское зелье погубило меня! – воскликнул он. – О боже! У меня в голове сплошь колесики и пружины, как у автомата, играющего в шахматы! Что делать, Поль? Я отравлен.

Но, выпив какого-то травяного настоя, приготовленного хозяином, и съев легкий завтрак, мой товарищ к полудню почувствовал себя значительно лучше, настолько лучше, что заявил о своей готовности продолжить путешествие.

Когда мы собирались уходить, обнаружилось, что пропали ботинки американца, и, несмотря на тщательные поиски, мы их так и не нашли. Доктор пришел в страшную ярость и заявил, что в краже, без сомнения, виновен Варви; принимая во внимание его гостеприимство, я считал это совершенно невероятным, хотя и не представлял себе, кто еще мог их утащить. Однако доктор придерживался мнения, что человек, способный отравить «арва ти» невинного путника, способен на все.

Но напрасно он бушевал, а Варви и я искали – ботинки исчезли бесследно.

Если бы не это таинственное обстоятельство и не отвратительный вкус самогона Варви, я посоветовал бы всем путникам, идущим вдоль берега в Партувай, остановиться у Скалы и навестить старика – тем более что он угощает бесплатно.

Как только мы наконец отправились в путь, я выбросил свои сандалии, к тому времени совершенно износившиеся, чтобы разделить участь доктору, вынужденному идти босиком. Быстро придя снова в хорошее расположение духа, он заявил, что в общем ботинки лишь мешают и что мужчине гораздо более пристало обходиться без них.

Он это сказал, нелишне будет отметить, когда мы шли по мягкому травяному ковру, даже в полдень слегка влажному, так как наш путь пролегал в тени деревьев.

Выйдя из леса, мы очутились в пустынной песчаной местности, где солнечные лучи жгли довольно сильно; гравий под ногами был раскален. Трудно вообразить крики и прыжки, какими сопровождался каждый наш шаг, как только мы вступили сюда. Мы не смогли бы пересечь этот участок, во всяком случае до захода солнца, если бы на нем тут и там не росли мелкие сухие кусты, в которые мы то и дело засовывали для охлаждения ноги. При выборе куста требовался точный расчет, ибо при малейшей неосмотрительности могло случиться так, что, сделав новый прыжок и убедившись в невозможности добраться до следующего куста без охлаждения, мы должны были бежать обратно, на старое место.

Счастливо миновав «Сахару», или «Огненную пустыню», мы успокоили боль в обожженных ногах приятной прогулкой по лугу с высокой травой. Пройдя его, мы увидели несколько беспорядочно раскиданных домов, приютившихся под сенью рощи на окраине деревни Партувай.

Мой товарищ настаивал на том, чтобы войти в первый попавшийся дом; однако когда, приблизившись, мы хорошенько присмотрелись к этим строениям, их претенциозный, во всяком случае для туземного жилья, вид заставил меня заколебаться. Я подумал, что в них, возможно, живут высшие вожди, на особо теплый прием которых вряд ли приходится рассчитывать.

Мы стояли в нерешительности, как вдруг из ближайшего дома нас окликнули:

– Арамаи! арамаи, кархоури! (Входите, входите, чужестранцы!)

Мы сразу же вошли, и нас встретили очень тепло. Хозяином дома был островитянин с аристократической внешностью, одетый в широкие полотняные штаны и легкую белую рубаху, подпоясанную, по моде чилийских испанцев, красным шелковым шарфом. Он подошел к нам с непринужденностью и простотой и, похлопав себя рукой по груди, представился: Эримеар По-По, или, если вернуть христианскому имени его английское произношение, – Джеримайя По-По.

Такое забавное сочетание имен у жителей островов Товарищества объясняется следующим. Совершая над туземцем обряд крещения, миссионеры, на чей слух его родовое имя нередко звучит оскорбительно, настаивают на замене той части, которая кажется им неприемлемой. Когда Джеримайя подошел к купели и назвал себя Нармо-Нана По-По (что приблизительно означает «Вызывающий на бой дьяволов во тьме»), почтенный священнослужитель заявил, что такое языческое имя ни в коем случае не годится и необходимо заменить хотя бы дьявольскую его часть. Затем желающему вступить в лоно церкви предложили на выбор несколько весьма благопристойных христианских имен. То были Адамо (Адам), Ноар (Ной), Давидар (Дэвид), Эаркобар (Джемс), Эорна (Джон), Патура (Питер), Эримеар (Джеримайя) и так далее. Вот так он и стал называться Джеримайя По-По, то есть «Джеримайя во тьме».