Виталий Гладкий - Ниндзя в тени креста

– Наша миссия и все португальские суда, которые приходят в Чипангу, находятся под защитой самого сёгуна!

– Это верно, – легко согласился ямабуси. – Не спорю, так оно и есть. Но все дело в том, что ваши друзья уже давно вас оплакали…

– Как это?! – оторопел да Силва.

– Надеюсь, вы помните, где находились, когда вас… м-м… пригласили посетить мою скромную обитель?

– Как не помнить… – буркнул португалец. – Девочки у вас – что надо. Чертовски умные, а когда надо – очень резвые.

– К несчастью, дом, где обитали упомянутые вами гейши, сгорел, и в огне погибли на только «девочки», как их называет ваша милость, но и вы сами. Да-да, вот такое горе…

– Но я ведь вот он, живой!

– Это вам так кажется. Официально вы уже на том свете. Бумага о столь печальном происшествии, заверенная в бакуфу, – канцелярии нашего правительства, уже плывет на судне, где вы служили штурманом, к берегам вашей родины.

Португалец долго смотрел на ямабуси, переваривая новость, а затем спросил упавшим голосом (видимо, до него кое-что дошло):

– А как с моим телом?

– Нашли, – «успокоил» его старик. – Вместе с оружием и полным кошельком. Вот только ваш труп сильно обгорел, да и одежда вся истлела, так что опознать вас не смогла бы и родная мать.

– Негодяи! – злобно процедил сквозь зубы да Силва.

– Ну почему же? Совсем даже наоборот. Вы ведь хотите разбогатеть? Можете не отвечать; я уверен, что ответ будет положительным. Если вам удастся обучить Гоэмона языкам вашей родины, то вы получите свободу и много золотых монет.

С этими словами горный отшельник достал довольно объемистый кошелек и открыл его перед португальцем. Там и впрямь лежали золотые монеты даймё Такеды, правителя провинции Каи, номиналом в один рё [43]. В глазах да Силвы появился хищный блеск, который он тут же потушил своими длинными бархатистыми веками.

– Так вы согласны? – спросил отшельник.

Впрочем, это был не вопрос, а скорее утверждение. Ямабуси внимательно следил за реакцией португальца на его предложение и заметил жадность во взгляде, которую пленник бросил на кошелек. Из этих наблюдений он утвердился во мнении, что «южные варвары» подвержены тем же слабостям, что и жители Хондо, притом в гораздо большей степени.

– Сделаю все, что в моих силах, – мрачно ответил португалец, с сомнением кинув взгляд на Гоэмона.

Похоже, юный синоби не впечатлил да Силву: худой, как щепка, низкорослый и сидит молча в сторонке, внимательно рассматривая разбросанные перед ним белые камешки, словно разговор его не касается. Знал бы португалец, какие мышцы и какая сила спрятаны под невзрачным кимоно подростка…

Гоэмон и впрямь слушал разговор вполуха. Он гадал. Гаданию его научила Морико, его мать, притом для гадания все подходило: и петушиные бои, и кости животных, и перья птиц, и остатки заварки, и рыбьи внутренности, и даже простые камешки, если под рукой не находилось ничего другого. Тихо пробормотав заклинание, Гоэмон бросил камешки и теперь пристально разглядывал образовавшийся на зеленой траве белый узор, стараясь осмыслить его значение. Он гадал на пленника-идзина.

По всему выходило, что этот человек может быть весьма полезным Гоэмону, а с другой стороны, юному синоби грозила опасность, связанная с пленником. В чем она заключалась, камешки, конечно же, не могли поведать. Но тревожное предчувствие какой-то напасти, возможно, в отдаленном будущем, если судить по камешку, который откатился за пределы воображаемого круга, угнездилось внутри Гоэмона, как глубокая заноза в пятке: пока не ходишь – все хорошо, как только отправился в путь, она тут же о себе дает знать.

В общем, с идзином нужно держать ухо востро, решил юный синоби, и на том упрятал все свои сомнения и колебания в глубокий сундук терпения. Решил Учитель, что он должен выучить язык заморских варваров, значит, так и должно. И он приложит к этому максимум усилий и большое усердие…

Португалец поражался, с каким напором «заморыш» – так он мысленно называл Гоэмона – принялся за учебу. Память у подростка была потрясающей. Вскоре он изучил весь словарный запас португальца и довольно успешно начал складывать слова в предложения, которые постепенно приобретали необходимый смысл. Он уже мог часами беседовать на португальском с да Силва, причем пленник неожиданно для себя сделал потрясающее открытие: «заморыш» мыслит куда лучше, нежели самые грамотные матросы из команды его судна!

Чтобы утвердиться в этом выводе, Жуан да Силва попросил Гоэмона как можно детальней ознакомить его с бытом и верованиями народа Чипангу. Это был честный обмен, потому как сам португалец рассказывал о своей родине и Европе все без утайки. При этом он старался больше говорить по-японски, чтобы улучшить свое познания в чужом языке. В этом случае уже Гоэмон выступал в качестве учителя, поправляя акцент и подсказывая нужные слова. И нужно отметить, что вскоре да Силва узнал про Чипангу гораздо больше, нежели об этой диковинной стране рассказывали монахи-доминиканцы, которых привел с собой иезуит и папский нунций Франсиско Ксавье, а также капитаны португальских судов, которых больше интересовали портовые девушки легкого поведения, нежели уклад жизни народа, с которым они торговали.

Когда юный синоби начал говорить на португальском вполне сносно, Жуан да Силва принялся учить его латыни, объяснив, что знание этого языка поможет ему общаться с жителями не только Португалии, но и всей Европы. Штурман почему-то решил, что Гоэмона определили к нему в обучение, потому что решили сделать подростка купцом. А то, что его умыкнули, да Силва отнес на варварские нравы желтолицых.

Занимался он с Гоэмоном всегда после полудня. Португалец знал, что подросток поднимался очень рано, едва забрезжит рассвет, а потом куда-то уходил, но куда именно, он не имел понятия. А юный синоби не прекращал тренировки. С каждым днем нагрузки на него все возрастали и возрастали, но он не жаловался и стоически терпел все, что преподносил ему ямабуси. Он спускался вниз, к горному озеру, чтобы там медитировать, а затем сражался с невидимыми противниками, пуская в ход все свое уже недюжинное мастерство.

Со стороны это выглядело странно. Подросток метался по ложбине со скоростью ураганного ветра, иногда забираясь на деревья и уподобляясь обезьяне, перебирался с ветки на ветку, иногда совсем исчезая, будто растворяясь в зеленых древесных кронах. На берегу озера появились и странные камни, расколотые пополам. Это Гоэмон упражнялся в тамэсивари. Он колотил камни ребром ладони так лихо, будто это были орехи.

По вечерам Жуан да Силва выступал в качестве проповедника. Ему никто не мешал молиться, и спустя какое-то время он загорелся наставить косоглазых «варваров» на путь истинный. Португалец долго и пространно рассказывал о своем главном божестве, которое японцы выговаривали как Дзэсусу Кирисито, а ямабуси и Гоэмон внимательно слушали, переваривая сказанное пленником каждый по-своему.