Виталий Гладкий - Ниндзя в тени креста

Несмотря на свою относительную беззащитность, в особенности перед шайкой разбойников или перед каким-нибудь самураем, которому захочется испытать своей катаной [21]крепость его шейных позвонков, Гоэмон не испытывал страха. Он хорошо владел приемами тайдзюцу [22], которыми в клане Хаттори начинали обучать всех юных синоби, едва они крепко становились на ноги.

Горные дороги в провинции Ига изобиловали опасностями даже для юного бедного коробейника. Горные разбойники могли похитить его и продать какому-нибудь хозяину морских промыслов, и тогда придется ему до конца жизни работать ама – ныряльщиком за морскими водорослями, моллюсками и жемчугом. Впрочем, жизнь ныряльщиков, тем более рабов, была коротка…

Тем не менее Гоэмон был спокоен. Он надеялся как на свою подготовку, так и на то, что где-то неподалеку, скрытые лесными зарослями, находятся ниндзя клана Хаттори, готовые в любой момент прийти ему на помощь. Это был наказ самого дзёнина – обеспечить Гоэмону полную безопасность до тех пор, пока он не примкнет к какому-нибудь купеческому каравану, который направляется в Киото, столицу Нихон.

К ночи юный синоби успел добраться до горной деревеньки, славившейся своей просторной харчевней и сараем, где можно вкусно поесть и переночевать – пусть и не с удобствами, но под крышей. В харчевне было людно. Здесь собрались не только путешественники, но и жители деревни. Для них харчевня служила местом, где можно узнать последние новости, послушать игру бродячих музыкантов или услышать стихи странствующих поэтов, а также ублажить свой желудок чашечкой-другой сакэ. Гоэмон скромно пристроился на изрядно потертой циновке за низеньким столиком в углу харчевни – с таким расчетом, чтобы видеть входную дверь – и заказал себе рис и овощи; сакэ ему не полагалось по возрасту.

Гоэмону очень хотелось отведать жаркого – на вертеле над большой жаровней скворчал добрый кусок мяса – но мальчик мужественно задавил в себе вполне естественное желание; откуда у бедного сёнина может быть серебро? Когда он заказывал ужин, хозяин харчевни так выразительно посмотрел на мальчика, что тому пришлось немедля лезть за пазуху, чтобы снять с бечевки, сплетенной из рисовой соломы, пару медных монет с квадратным отверстием по центру и заплатить за еду. Конечно же, у него были в кошельке и серебряные монеты – десять бу [23] – однако тратить их до столицы Гоэмон счел неразумным.

Ему подали большое блюдо с горкой риса, окруженной овощами. Изрядно проголодавшийся мальчик ел, не забывая о бдительности. Казалось, что его окружают люди, которым нет до него никакого дела, однако он помнил главный закон синоби: будь всегда, в любой обстановке настороже. Но люди разговаривали, спорили, пили сакэ, набивали свои желудки и совершенно не обращали внимания на какого-то ничтожного коробейника в худой одежонке. Тем более, что в харчевне трудно было найти человека состоятельного – и крестьяне, и путешественники в большинстве своем относились к нижним слоям японского общества, и их одеяние мало чем отличалось от того, что напялил на себя Гоэмон. Только наряд проезжего купца, который сидел в окружении слуг неподалеку от входа, отдельно от всех, был пошит из дорогой и прочной материи.

Вьючных лошадок купеческого каравана возле коновязи нельзя было не заметить. Низкорослые и лохматые, они обладали удивительно злобным нравом. Лошади то и дело лягались и грызлись, как голодные бродячие псы над обглоданной костью, хотя свежей травы в кормушке было вдоволь. При этом они пронзительно ржали, и это ржание напоминало визг свиньи, приготовленной к закланию. Вместе с тем эти лошадки обладали чрезвычайной выносливостью, высокой скоростью и ловкостью, что для горных дорог, чаще всего представлявших собой извилистые тропы, нередко над пропастями, было весьма немаловажным обстоятельством. Повозки, запряженные быками, в горах провинции Ига встречались редко, большей частью в долинах.

Неподалеку от Гоэмона сидела компания, собравшаяся послушать бродячего поэта. Это был худосочный невзрачный человечишко с жидкими волосами, усиками-перышками под носом и беспокойными руками, которыми он энергично жестикулировал, чаще всего невпопад. Казалось, что его руки живут отдельной жизнью от туловища и прикреплены к нему на ниточках. Гоэмон невольно покривился; ему не нравился такой дерганый человеческий тип. Синоби с детства приучали к плавным, точным движениям и абсолютной невозмутимости в любой ситуации.

Поэт декламировал:

Это были стихи хокку. Они показались Гоэмону просто великолепными и он невольно попенял себя за то, что начал судить поэта по его внешности. У него явно был незаурядный талант.

Синоби, особенно тот, кто намеревался носить личину странствующего актера, обязан был обучаться искусству сочинения хокку и танка [24]. Увы, это было далеко не просто. Написать хороший стих не каждый был способен. А уж оценить, насколько эти стихи прекрасны и возвышенны, могли лишь очень чувственные и утонченные натуры, которым свойственна наблюдательность. Ведь хокку или танка – всего лишь одно мгновение жизни, запечатленное в словах. Гоэмону так и не удалось достичь вершин в этом искусстве. Да что вершин; он едва добрался до подножья поэтической горы! Тем не менее судить о качестве стихов мог вполне сносно.

Неожиданно входная дверь, состоящая из двух половинок, стремительно, со стуком, раздвинулась, и в харчевню ввалилась шумная компания ронинов [25]. Судя по изрядно потрепанной, пестрой одежде странного покроя и лохматым, нечесаным волосам, которые не могла скрыть даже глубокая шляпа-ронингаса [26], они давно потеряли своих господ и теперь, мягко говоря, перебивались случайными заработками. Столетняя война почти закончилась, в стране постепенно наступал мир, однако далеко не все были этим довольны. Самураи и ронины с боевым опытом оказались не удел из-за уменьшения численности армий сёгуна и князей. Не имея других средств к существованию, многие из них стали организовываться в шайки и нападать на мирных путников и торговцев, грабить деревни и даже города. Сами они издевательски называли себя хатамото-якко – «слуги сёгуна», но народ дал им прозвище кабуки-моно – «клоуны», «сумасшедшие» за странные костюмы, невероятные прически и соленые военные словечки.

Кабуки-моно в основном нападали на небольшие горные деревеньки, не принадлежащие трем кланам ниндзя (Хаттори, Момоши и Фудзибаяси), контролировавших провинцию Ига. Несмотря на всю свою храбрость и безбашенность, бандитские шайки старались не связываться с бойцами кланов, хотя при удобном случае не отказывали себе в удовольствии попробовать остроту своей катаны на шее синоби, давшего маху.