Саша Кругосветов - Киты и люди

О’Коннолии снял берет и галантно раскланялся перед туземцем. Опешивший индеец растерянно крутил головой, не зная, что ответить. Толпа индейцев хохотала, показывая пальцем на растерявшегося старика, и хлопала в ладоши.

– Прежде, чем показать тебе что-то, – продолжил Джеймс, – ответь мне, ничтожный старикашка, кто построил великий храмовый комплекс на острове Пон-Пай?

– Мой народ, Джим-арош, ты же это отлично знаешь, – примирительно сказал индеец. – Белые говорят, что это было семьсот лет назад.

– Ишь ты, Намадоу, ты даже числа научился правильно произносить. А кто руководил тогда строительством и твоим народом?

– И это ты тоже знаешь: Олосопе и Олосйпе, мудрые и святые люди. Два белых брата, два мага-великана. Они пришли на огромных лодках с запада, чтобы переносить по воздуху каменные глыбы и укладывать их друг на друга.

– Эти великаны приплыли из Ирландии, и звали их О’Лосопе и О’Лосйпе. И где же они теперь, эти маги-волшебники? Что с ними случилось?

– Они ушли в мир иной, как и все мы уйдём когда-нибудь вслед за ними.

– И кто сказал тебе это, самонадеянный островитянин?

– Кто сказал, кто сказал… Если бы они были живы, мы могли бы их видеть. И уж конечно, если бы они были живы, наш народ не бедствовал бы так, как сейчас. И они-то уж не дали бы в обиду несчастных понпеанцев и защитили бы нас от таких проходимцев, как ты, Джим, или, к примеру, капитан Найт.

– И опять ты неправ, о великий в недавнем прошлом воин, мужественный защитник Пон-Пая. Очень даже живы, вполне себе живы, О’Лосопе и О’Лосипе. И я их сюда привез на огромном корабле с Запада, чтобы ты раз и навсегда прикусил свой длинный и болтливый язык.

С этими словами он взял за плечи старика и развернул его в сторону берега бухты, откуда, не торопясь, шли в парадной матросской форме два красавца великана Дол и Зюл. Индеец, никогда прежде не видевший великанов, – как стоял, так и рухнул на землю. Все другие были меньше поражены, они давно уже сопровождали и рассматривали «рослых» Дола и Зюла – с самого того момента, когда те сошли на берег. Женщины бросились приводить в чувство Намадоу. Поливали лицо водой, трясли, что-то шептали на ухо. Толпа, наконец, осознала, что рядом стоят невиданные исполины. Многие туземцы бросилась врассыпную – на всякий случай, кто знает, что на уме у этих великанов. А их дети совсем не испугались, дети, как известно, ничего не боятся. Всё это было так интересно! Дети бежали к посёлку. Несли невиданную весть. Они кричали: «Вернулся Ахундел, вернулся великий герой, белый Ахундел! Он привез с запада великанов-магов Олосопе и Олосипе!»

Команда «Быстрых парусов», наблюдавшая всю эту сцену, хохотала до упаду. Штурман и Боцман вытирали платками мокрые от слёз лица. Повар-Кок, который успел было усесться в близлежащей таверне (теперь здесь и такое уже появилось), упал с табурета, а рубашка разорвалась на пузе от сотрясавшего его смеха. Даже немногословный Абордаж крякнул и произнёс: «Ну, ты и шутник, Джеймс, однако, изрядный шутник». Давно уже молчаливый Абордаж не произносил зараз так много слов подряд. А капитан Александр сказал:

– Полно балагурить, Джеймс. Ты говорил нам, что у понпеанцев во главе семьи – женщина. Иди-ка поскорее к своей Лэоуни, – или как ты ее зовешь, Пенелопа, что ли? – пока та не подготовилась к встрече с тобой. А то она уже задаст тебе перцу. Ты ещё помнишь, где находится твоя хижина?

«В тот же момент на него посыпался град палочных ударов»

Поздно, поздно пытался капитан Александр образумить Джеймса. Благая весть о приезде Ахундела, а может, то была и не благая весть, разнеслась по всему посёлку. Дошла она, видимо, и до Пенелопы, жены Джеймса. Держа по палке в каждой руке, она уже бежала по центральной улице, напоминая маленького меднокожего бегемотика. Лэоуни-Пенелопа была вне себя от праведного гнева.

– Явился не запылился! Где ты был столько лет, белый выродок? И как только ты решился приехать сюда? Интересно, сможешь ли ты теперь посмотреть на меня своими бесстыжими глазами? А ты подумал, ирландский проходимец, как мне одной выращивать наших деток, таких непохожих на всю нашу родню?

– Ну ты и растолстела, ма шэр! – только и успел выкрикнуть ошарашенный ирландец. В тот же момент на него посыпался град палочных ударов. Ему потребовалась вся его цирковая ловкость, чтобы не пострадать от бомбёжки или попытаться смягчить ее последствия.

– Остановись, фурия! – кричал он в промежутках между ударами. – Твой Ахунделл ни в чем не виноват… Ой-ой, да потише ты, радость моя!.. Если бы я не согласился провести корабль капитана Найта… тот застрелил бы меня… Всю жизнь я мечтал о той минуте… когда, наконец… смогу вернуться к тебе… Когда смогу обнять тебя… моя дорогая… ой-ой!.. и обнять наших малюток. И вот… преодолев все препятствия… тысячу раз находясь на грани гибели, я, наконец, добираюсь сюда… Ну, что же ты так яришься!.. И как ты меня встречаешь? Разве так должна встречать истосковавшаяся жена своего любимого мужа? Потише, потише… Разве так встречала Пенелопа… ой-ой!.. прозванная терпеливой, своего Одиссея? Да что ты можешь знать об этом… грубая неотёсанная дикарка? Ой-ой! Сама подумай, разве руганью и ударами… должна ты меня встречать… а не слезами, объятиями и поцелуями? – так приговаривал Джеймс, с трудом уворачиваясь от сыпавшихся на него ударов.

И опять восторгу команды не было конца. Индейцы тоже бурно переживали это театральное представление. Толпа зрителей разделилась на две части. Одни улюлюкали, свистели и кричали: «Дай ему, дай, Пенелопа, как следует, этому английскому балбесу, этому белому зазнайке!» Другие переживали за Джеймса и подсказывали: «Не поддавайся, Ахундел, не поддавайся! Понпеанские жены всегда хотят взять над нами верх. Ты ведь ирландец, Ахундел, а ирландцев, мы знаем, никакая понпеанская коровка не забодает. Не на того напала!»

Удары Пенелопы становились всё слабее, глаза её наполнились слезами. Она махала руками уже больше для виду. Джеймс тоже был растроган горячей встречей. И когда они, обессиленные, упали в объятия друг друга, оба разрыдались.

– Чего только я не передумала за эти годы! Все были уверены, что ты погиб. А если жив, ни за что не вернёшься. А я всегда знала, что дождусь своего Джима-ароша. И детям так говорила.

– Как я скучал, Пенелопа! Если б ты знала, как мне противен и чужд весь этот Старый Свет, этот Новый Свет! Я снова дома. Я снова в твоих объятиях, моя красненькая коровка. Ты стала прелестной толстушкой. А твоя миленькая мордашка так же хороша, как и раньше.

Они долго обнимали и гладили друг друга, касались носами, совершенно не обращая внимания на то, что стоят в самом центре толпы зрителей. Они говорили, как жили всё это время. Как скучали друг без друга. О том, что дети уже выросли. И у них свои семьи. Что сын Телемах живёт здесь же, но на другом конце острова. И что он – вылитый Ахундел. Совсем не индеец. И что завтра же они смогут повидаться. А дочь Полипорта живет с мужем на другом острове. И что она – вылитая Пенелопа. Только волосы рыжие. Что у обоих детей уже свои дети; и оба они, Ахундел и Пенелопа, – давно уже дедушка и бабушка. Так говорили они, ни на кого не обращая внимания до тех пор, пока взгляд Пенелопы не упал на огромные ботинки Дола и Зюла.