Юрий Шестера - Холод южных морей

— Только сможешь ли ты, Фаддей, разобраться-то в ней? — засомневался Андрей Петрович. — Ведь в ней все зачеркнуто-перезачеркнуто, конь и тот ногу сломает, — но, призадумавшись, воскликнул: — Хотя подожди, есть, кажется, выход! — и потянулся за колокольчиком.

Вестовой, как тень, вырос на пороге каюты.

— Тебе предстоит выполнить ответственное задание, Матвей! — почти торжественно произнес Андрей Петрович.

Вестовой еще сильнее вытянулся в струнку, по голосу барина сразу же определив, что задание будет действительно очень важным, да еще в присутствии самого господина капитана.

— Сегодня же начнешь переписывать набело своим каллиграфическим почерком первую главу первой части моего романа. Как только она будет готова, тут же передай ее для прочтения мне, а затем господину капитану и так далее все главы до самой последней строчки. Ясно?

— Так точно, ваше высокоблагородие!

Матвей умышленно ответил с титулованием, опустив привычное «Андрей Петрович», как бы подчеркивая тем самым важность полученного задания. Его лицо аж зарделось от усердия. Это тебе, брат, не хозяйские заботы, для коих ты приставлен к барину! Это уже особое доверие, за которое он был сейчас так благодарен Андрею Петровичу после конфуза, случившегося у него с лейтенантом Демидовым у Синих гор в Новой Голландии. Значит, ему снова доверяют, как было и ранее…

— Хватит ли только бумаги, Андрей Петрович? — засомневался Фаддей Фаддеевич, покосившись на столик, заваленный исписанными листами.

— С избытком! Матвей в Порт-Жаксоне таскал ее на шлюп кипами к великой радости торговцев.

Вестовой аж зарумянился от похвалы своего барина.

— А как у тебя, Матвей, обстоят дела с экспозициями?! — строго спросил капитан, враз согнав блаженную улыбку с лица квартирмейстера. — Ведь по приходу нашему в Рио-де-Жанейро ее непременно будут осматривать высокие гости!

— Все почти готово, ваше высокоблагородие! Только их высокоблагородие господин ученый приказали убрать в запасник часть экспонатов из раздела «Тропическая фауна», которые, по их мнению, перегружают экспозицию по причине недостатка места. Чем мы сейчас с Макаром и занимаемся, ваше высокоблагородие.

— Добро! Как только все будет готово, мы с Андреем Петровичем осмотрим ее. Ступай исполнять приказ господина ученого!

Когда вестовой скрылся за дверью, плотно притворив ее, Фаддей Фаддеевич лукаво глянул на друга.

— Не зря, видать, перетащил я для тебя Матвея с фрегата «Флора»? Он у тебя, оказывается, не только вестовой и не только ассистент, но еще и личный секретарь!

— Не зря, Фаддей, ох как не зря! Большое тебе спасибо за этот истинно царский подарок! Но, надо понимать, и ты от этого подарка вроде бы как не в накладе? — не менее лукаво спросил Андрей Петрович.

— Но только благодаря тебе, Андрюша. Уж больно ты охоч, как я посмотрю, выискивать таланты.

— Не прибедняйся, Фаддей, не надо! Ведь ты и сам-то не так прост, умудрившись пристроить в экспедицию и меня, и капитан-лейтенанта Завадовского. Отчего бы это?

— Оттого, что оба вы мудрые мужики, Андрюша. Каждый в своем деле, конечно. Вот давай за это и выпьем.

Друзья отдыхали, перекидываясь краткими фразами в полном соответствии с избранным ими ироническим стилем ведения разговора. Мадера уже давала о себе знать, снимая длительное напряжение, накопившееся со времени выхода из уже далекого Порт-Жаксона. Но ясность мысли сохранялась в полной мере. Это они не только знали, но и чувствовали. И с большой охотой делились друг с другом наболевшими вопросами и проблемами.

— Прирос ты к Матвею, Андрюша, и, судя по всему, надолго, — не спеша рассуждал Фаддей Фаддеевич, передвигая по кругу фужер с мадерой. — И, по всему видать, будешь бороться за него до последнего, — покосился он на друга, как бы проверяя правильность своих наблюдений.

— Ты прав, Фаддей. И не столько потому, что он мне на самом деле нужен и как ассистент, и как личный секретарь, но и потому, что просто преступно держать втуне такие таланты.

— Ты печешься о нем так же, как и граф Шувалов, твой однофамилец, пекся в свое время о Михайле Ломоносове.

— Разные, конечно, категории, но суть одна и та же.

— Кто его знает, Андрюша. Просто мы уже знаем, чего добился за свою не такую уж и долгую жизнь Михаил Васильевич.

— Может быть, и так, — вскинул на друга полный признательности взгляд Андрей Петрович, — но то, что я не граф, так это точно.

Фаддей Фаддеевич рассмеялся предельной щепетильности, так свойственной его другу. Он прекрасно знал, что тот никогда не допускает даже самой малейшей двусмысленности в делах, касающихся его горячо любимой науки и всего, что связано с ней.

— Что я могу тебе твердо пообещать, Андрюша, так это всемерную поддержку в решении этого непростого вопроса, — сказал, задумавшись, Фаддей Фаддеевич. — Конечно, было бы гораздо легче его решить, если бы государь посетил наш шлюп по возвращении экспедиции в Кронштадт, как это было, когда мы уходили в плавание, — мечтательно произнес он, — но сие от нас с тобой, к сожалению, никак не зависит.

— Спасибо за дружескую поддержку, Фаддей. Очень часто она бывает так необходима.

Затем, встав из-за стола, торжественно произнес:

— Предлагаю последний фужер поднять за наше горячо любимое Отечество, во имя которого мы, русские офицеры, верные присяге, до конца выполнили свой долг, не посрамив его!

И друзья стоя осушили до дна фужеры, будучи мыслями уже в так далеком пока еще Петербурге.

К великой радости Фаддея Фаддеевича император действительно посетил шлюп «Восток» через некоторое время после возвращения экспедиции в Кронштадт 24 июля 1821 года.

На официальной части Беллинсгаузен сделал краткий отчет о результатах экспедиции, и сам Александр I, и сопровождающая его свита были приятно поражены ее успехами.

А удивляться действительно было чему. Плавание продолжалось 751 день, из которых 224 стояли на якоре в разных местах, а под парусами находились 527 дней. В общей сложности было пройдено 49 860 миль, что в два с четвертью раза превышает длину земного экватора.

За время плавания были открыты берега Антарктиды, или Южного материка, двадцать девять островов, в том числе два в южном полярном поясе, восемь в южном умеренном и девятнадцать — в южном тропическом.

Когда же по предложению Беллинсгаузена перешли в помещение экспозиции «Антарктическая фауна», наступила мертвая тишина. Все были потрясены великолепием прямо-таки фантастического видения, открывшегося перед ними в призрачном свете факелов.

Тишину нарушил сдержанно-взволнованный голос государя:

— Кто же автор этой экспозиции, равной которой я не видел ни в одном из музеев Европы?