Пётр Губанов - Пробуждение

Соловьев, Цветков и команда судна жили на Аляске.

Два летних сезона принесли пайщикам шхуны «Святой Михаил» немалую выгоду. Конкурирующие между собой пушно-меховые американские компании «Свенсон» и «Петерсон» охотно скупали шкурки черно-бурых лисиц, песцов и морских котиков. Зверобои со шхуны «Святой Михаил» били морских бобров возле мыса Лопатка, охотились в бухте Провидения и у берегов Камчатки.

В разгаре сезона Соловьев собирался привести шхуну в Аян и часть пушнины сдать начальнику гарнизона генералу Пепеляеву. Бывший лейтенант помнил старую дружбу и продолжал признавать власть генеральской администрации на побережье, хотя сам уже перестал воевать с Советами.

Из сообщений американских газет, которые с опозданием доставляли в Михайловский форт, Соловьев и Цветков уже знали о приходе большевистских войск во Владивосток…

Плавающих льдин становилось все больше. Соловьев то и дело командовал рулевому:

— А ну-ка, братец, подверни правее! Да покруче!

Корпус судна содрогался от частых ударов. Случалось, льдины окружали его со всех сторон. Капитан с трудом выводил шхуну на чистую воду. Но вот сплошные ледяные поля зажали судно. Пришлось застопорить машины, лечь в дрейф.

На мостик поднялся Цветков, хмурый, с помятым после вчерашней попойки лицом, с запавшими глазами, и спросил:

— Кажется, застряли, Арсений Антонович?

— Похоже, что так, Юрий Ардальонович, — согласился Соловьев.

— Не надо было уходить с Командоров, — продолжал Цветков недовольным голосом. — Так славно начали сезон…

— На обратном пути заглянем туда, — сухо произнес капитан.

— И на кой черт нам сдался этот Пепеляев? — не унимался Цветков. — Прекрасно без него обходились.

— Я дал слово, что приду в Аян.

«Авось да и переменится все к лучшему, — подумал Соловьев. — Быть может, и не доберутся большевики до Аяна. Ведь никаких судов во Владивостоке не осталось…»

Льдины дыбились, лезли одна на другую, сплошные ледяные поля простирались на целые мили вокруг.

Вторую неделю дрейфовала в Охотском море шхуна «Святой Михаил». Она застряла посреди льдов, заиндевелая, вся облепленная снегом.

Бывший судовой священник отец Иннокентий нес ледовую вахту. В длинном черном тулупе, большой и костистый, он прохаживался по верхней палубе с винчестером в руке. В случае усиления ветра и сжатия льдов вахтенный выстрелом оповещал об этом капитана. Такое случалось уже не раз, и тогда команда шхуны вооружалась отпорными крюками, выходила наверх.

Погода стояла тихая. На небе — безоблачно. Мороз слегка покалывал щеки.

Привалясь грудью к планширу, отец Иннокентий задумчиво уставился в безбрежную даль, окутанную легким туманом. Вспоминался ему жаркий летний полдень на окраине старинного городка. Празднично одетые прихожане торопятся к обедне. В знойном воздухе звучит плавный и протяжный колокольный звон. Бывший священник сознавал, что прошлое уже не вернется. Чувство запоздалого раскаяния не оставляло его. Отец Иннокентий втайне жалел, что променял свой приход на неспокойную корабельную службу и, оказавшись на чужбине, сделался зверобоем. Теперь он мечтал о домашнем уюте, но жизнь складывалась так, что семьи у него не состоялось. Долгие зимние вечера отец Иннокентий проводил в баре, который на американский лад содержал в Михайловский гавани русский переселенец. Деньги, заработанные во время зверобойного промысла от продажи пушнины, он оставлял в веселом питейном заведения и к весне становился гол как сокол.

Раздумья бывшего священнослужителя прервал боцман Ужов. Он поднялся наверх, чтобы сменить отца Иннокентия на вахте.

— Замерз поди? — ухмыльнулся Ужов в рыжие усы.

— Вроде подмораживает. Как не замерзнешь? — ответил отец Иннокентий.

— Теперича и винишком не грех побаловаться, коли вахту отстояли, — продолжал Ужов. — Капитан с помощником с самого утра спирт тянут. Поди и вас попотчуют…

Ужов — человек ловкий, обходительный. Он по-прежнему почитал отца Иннокентия, как лицо духовного звания, хотя при авралах никакого спуску ему не давал. Бывший судовой священник работал наравне с другими палубными матросами. А когда шхуна подходила к лежбищу котиков, он брал в руки винчестер и бил зверя. Отец Иннокентий научился метко стрелять и попадал в цель не хуже других зверобоев.

Сдав вахту боцману, отец Иннокентий спустился вниз. Заглянул в кают-компанию. В сизом сигарном дыму сидели за столом капитан шхуны и его помощник.

— Доброго здоровья, Арсений Антонович! — поприветствовал Соловьева отец Иннокентий. — И вам, Юрий Ардальонович, мое почтение.

— Заходите, батюшка, да выпейте с нами за компанию, — пригласил его капитан.

— Не откажусь, с превеликим моим удовольствием выпью.

Сняв в тамбуре тулуп, он вошел в кают-компанию.

Соловьев налил ему полный стакан спирта.

— Ветер не усиливается?

— Нет, не похоже, — ответил отец Иннокентий.

Капитану нужен был отжимный ветер со стороны суши: море бы очистилось. Но он опасался зыби, которая повлечет за собой сжатие судна льдами.

Выпив спирт, бывший священник заторопился покинуть кают-компанию.

— Отдохнуть надо после вахты, — пояснил он.

Капитан и помощник снова остались вдвоем.

— Пьяница, а свой, русский, — заметил Соловьев, имея в виду отца Иннокентия. — На место одного такого мне не нужно двух чужестранных матросов.

— Попадись он ко мне лет десять назад, когда на крейсере «Минин» служил, я бы из него лихого марсового сделал, — усмехнулся Цветков.

Свободное время капитан и его помощник коротали, сходясь в кают-компании. Пили много, чтобы скрасить скуку вынужденной стоянки во льдах.

— Двое мы с тобой остались из офицеров, что на «Печенге» служили, Юрий Ардальонович, — негромко произнес Соловьев.

— Это уж точно, — печально подтвердил Цветков. — Да и на родную землю можем ступить только здесь, в Аяне.

— Знать, самой судьбой назначено такой крест нам нести, — Соловьев уронил хмельную голову на руки. — Зато все едино у нас: труды и беды, печали и радости…

Опасный и тяжкий труд зверобоев капитан и его помощник делили пополам. И беды, случавшиеся на море, у них общие. Но радости, выпавшие на их долю, были разными.

Как только кончался зверобойный сезон, Цветков получал паевые и уезжал в Сан-Франциско. Он жил там в дорогом отеле, кутил, играл в карты.

Соловьев возвращался к жене на Аляску и всю долгую зиму находился с ней. Обзаведясь семьей, он сделался бережлив. Часть денег, вырученных от продажи пушнины, капитан откладывал на «черный день». «Неизвестно, как повернутся дела в будущем, — размышлял Соловьев. — Кто знает, как долго нам будет сопутствовать удача?»