Константин Нормаер - Хранитель историй (СИ)

Решив рискнуть, Рик выбрался из комнаты и осторожно, стараясь не нарушать воцарившегося покоя, аккуратно двинулся по коридору, заслонив ладонью крохотное пламя свечи. Добравшись до лестницы, ведущей в гостиную, он не услышал монотонных постукиваний, протяжных охов и резких ударов дверей — дом спал и, по — видимому, не собирался просыпаться.

Вступив на первую ступень Рик вновь замер, прислушался. Легкий скрип половицы не имел к ночному представлению никакого отношения: всего лишь короткий звук, мгновенно растворившийся в ночном мраке зала. Следующий шаг тоже не принес в тишину чего‑то нового. Мир продолжал балансировать на грани, однако не обрушился на юного хозяина треском и воплями. Сегодняшняя ночь была совсем другой. Усыпляющее спокойствие скользило по карнизам, проникая внутрь легким сквозняком и разливаясь по коридорам и комнатам обволакивающей безмятежностью. И ничто не могло разрушить приятного умиротворения.

Спустившись в гостиную, Рик поставил подсвечник на каминную полку и осмотрелся, не узнавая знакомого места. Всего за пару — тройку дней он привык находиться в плену собственных страхов и сомнений, которые этой ночью внезапно расползлись по углам и теперь сами прятались от тусклого светоча.

Вдохнув воздуха долгожданного покоя, Рик впервые улыбнулся — он вспомнил, как они с Клер ночи на пролет просиживали у камина, играя в верю — неверю и как им было здорово, когда они хотя бы ненадолго забывали про отцовские правила.

Почему он раньше не задумывался об этом? С каких пор именно отец стал для него путеводной нитью и единственным ориентиром в жизни?

Удушающий приступ обмана схватил его за плечи и начал медленно подбираться к шее. Очевидная фальшь происходящего заставила юношу задрожать от невыносимой обиды. Откровенный вопрос, вынудив его посмотреть на себя со стороны, откликнулся мучительной болью.

Ни толики правды!

Первое, что захотелось Рику — разбежаться и со всего маху высадить плечом дверь, раз и навсегда покинув этот кошмарный дом, последнее пристанище семейства Джейсонов. Но в следующую секунду часы пробили полночь, и юноша понял — он в гостиной не один.

Фыркнув, кот спрыгнул со шкафа и через пару секунд очутился у ног хозяина. Выгнувшись, Тит замурлыкал, описал восьмерку и, подняв голову, подмигнул Рику. Конечно, данный кошачий жест мог всего лишь померещиться юноше, — но в тот момент он был уверен, что увидел то, что увидел.

В очередной раз многоуважаемый мистер Тит — как стал именовать его Рик с данной минуты — ловко запрыгнул на ступеньку и в один миг оказался на втором этаже. Подхватив свечку, Джейсон — младший последовал за своим проводником.

Несколько раз кот протяжно мяукнул, подавая сигнал, а затем устремился к дальней лестнице, ведущей на чердак.

Вцепившись в деревянную ступеньку, Рик остановился. Сердце билось, словно барабанная дробь и пульсирующая боль пронзила правую руку — то самое место, где еще недавно существовала чернильная отметина.

Та ужасная ночь, наполненная кошмарами, мгновенно напомнила о себе. Все повторялось с поразительной точностью, будто перепутавшиеся дни стали бежать в обратном направлении и решили вновь посетить особняк рода Джейсонов.

Мяуканье раздалось уже под самой крышей.

А что если он помогает мне выбраться? И другого способа просто нет… — успокоил себя Рик, но смелости от этого не прибавилось. Наоборот, все стало слишком очевидно. Парень собирался опять наступить на те же грабли.

Кот нервно заскреб, где‑то у крохотного круглого окна. Затем он замолк. А через пару секунд призыв мистера Тита повторился.

Пытаясь унять дрожь, Рик продолжал топтаться на месте, не в силах сдвинуться ни на дюйм. Его рука сильно зачесалась, словно на ней вот — вот должна была возникнуть очередная дьявольская метка. Ноги стали ватными — лишая юношу всякой возможности передвигаться.

Сверху что‑то звякнуло, раздался громкий стук, а затем послышался знакомый голос…

Несколько догорающих свечей, огонь которых был не больше семечка, слегка вздрогнули и потухли, когда в полумрак зала ворвалась грузная сгорбленная фигура. Десяток огненных лепестков притаившихся в канделябрах на стенах, сжались, превратившись в искру, но вскоре вновь разгорелись, вырвав из сумерек глубокие налившиеся кровью раны на шеи и щеках вошедшего. Громила, напоминавший гору, поморщился, ощутив неприятное ощущение, которое люди обычно называли болью.

Притронувшись к ране, Сквидли с интересом прислушался к новому, незнакомому ему чувству, разлетевшемуся по телу. Как он не старался, но силы покидали его с невероятной скоростью. Широкие, набухшие язвы стали разрастаться по всему телу, внешне походя на коралловые наросты, покрывающие каменную твердь рифов. Именно таким рифом сейчас и ощущал себя Призрак. Ослабевший и обезоруженный, но не желавший склонять голову.

И если бы еще этот юный сопляк писал быстрее и проникновеннее, все могло сложиться иначе. Но ему было далеко до Лиджебая Джейсона. Тот умел делать это с душой, вкладывая в каждую строчку частичку себя, описывая жизнь так, что никто не смел усомниться в ее реальности.

Сквидли хорошо помнил те времена, когда он впервые вступил на эту грешную землю — тогда он чувствовал в себе целый океан силы. Даже когда Джейсон — старший решил улизнуть от него почив с миром на Старом кладбище, Сквидли питал большие надежды на его потомков. Но время шло, а Призрак лишь слабел. Он словно иссыхал как сушеная рыбешка, покрываясь багряными рытвинами неведомой болезни.

День за днем запасы его сущности иссякали. И хотя Рик продолжал писать, воплощая в жизнь слова Призрака, они не производили необходимого эффекта. Корявые предложения казались принуждением, повинностью, от которой хочется поскорее избавиться, а не перечитывать снова и снова. И в этом таилась главная причина слабости Сквидли.

Призрак с удовольствием сам взялся бы за перо и наверняка смог исправить ситуацию, но его тайная природа не допускала вершить свою собственную судьбу подобным образом. Он много раз пытался творить самостоятельно, но каждый раз у него получалось изобразить лишь две параллельные линии, не больше того. Искусство переносить слова на бумагу — ему было недоступно. Запрет преследовавший его с самого рождения.

Палец разгладил ужасную рытвину язвы, заставив вырваться наружу целую струйку чернильной жидкости, которая быстро растеклась по шее, образовав округлую паутину. Сквидли поморщился, но тут же расхохотался. Боль вызывала у него не озабоченность, а скорее живой интерес к чему‑то новому, неизведанному.

Затем ему вспомнился визит к Скату: в тот вечер Рик работал из рук вон плохо, часто отвлекался, пропускал слова, непростительно обрывал фразы. Именно из‑за этого все пошло не так. Капитан не поверил, повел себя не так как на страницах книги. Он решил бунтовать, стал сопротивляться. И Призраку пришлось призывать плененные души, что потребовало дополнительных усилий.