Андре Савиньон - Золотое дно

— Да поймите вы, черти полосатые, что он совсем рехнулся, — вопил Луарн, — после того, как ослеп тогда в кочегарке… Ну, а если бы он напоролся на папашу Менгама, что тогда? одно слово — и тот бы все понял. «Ян, — твердил я ему, — Ян, заткнись… заткнись, или ты всех нас погубишь… « Но он не узнавал уже моего голоса, не понимал слов… Вот тут-то я и припечатал его.

— Месть!..

— Месть и ревность, вот что! Все знают, что вы охотились за одной юбкой, и ты…

— А теперь он унес с собой тайну…

Несколько человек в бешенстве ринулись на Луарна, но он оттолкнул их.

— Я решил, что Ян спятил… что он выдаст всех нас. Но остается Антуан…

При этих словах все обернулись к человеку, неподвижно сидевшему у стола, и только тут я понял, что это хозяин хижины.

— Он видел клад, — заявил Луарн, — и сумеет лучше Яна объяснить нам, как его найти. А кто же заставит его развязать язык, если не мы?

Раздалось отвратительное хихиканье.

— Слишком поздно!

И человек, произнесший эти слова — он стоял как раз около бывшего рыбака — изо всей силы грохнул кулаком по столу… Хозяин хижины, хранивший до сих пор молчание, вернее, труп его, медленно соскользнул на пол.

— Старый мешок насквозь прогнил от водки, — проворчал кто-то, — вот кондрашка и прикончила его разом.

Поднялась невообразимая суматоха. Луарн весь побелел. Убив Яна, он выпустил из рук сокровище, так как Антуан тоже умолк навеки.

Все накинулись на «лисью морду». Он вывернулся с ловкостью обезьяны, выскочил из хижины и был таков. Вся ватага бросилась за ним в погоню, и скоро их крики и шум шагов потонули вдали. Только море да ветер, слив свои голоса, точно служили панихиду над мертвецом.

Я, однако, благоразумно предпочел провести ночь на своем чердаке. Спустившись поутру вниз, я заглянул в хижину — около стола все еще лежало распростертое тело Антуана.

Вернувшись в Порсал, я нашел там папашу Менгама, Корсена и моего крестного. Они только что приехали. Я, разумеется, не стал посвящать их в свои приключения. Луарн вертелся тут же. Лицо его показалось мне довольно кислым, а правый кулак был обмотан окровавленной тряпкой.

Я с нетерпением ждал, что будет дальше… Днем три друга направились к хижине. Какое разочарование ожидало их там! Что мог поведать мертвый?

Ночью они вернулись, молчаливые и сосредоточенные, а утром «Бешеный» вышел в море и взял курс на Уэссан.

Из этого я заключил, что папаше Менгаму, подобно многим другим, не удалось разрешить тайну… если только он не получил каких-нибудь сведений из другого источника.

Воображение мое работало лихорадочно, но я умел держать язык за зубами и никому не заикнулся о том, что видел в ту страшную ночь.

У моего крестного Прижана была собака, помесь овчарки с болонкой, звали ее Рамоно. Это было умнейшее существо» хотя, правда, не слишком красивое, и никогда, мне кажется, ни один хозяин не любил своего пса с такой страстной нежностью, как капитан «Бешеного» любил Рамоно.

В этом, собственно, не было ничего удивительного. Мой крестный был прекрасным семьянином, но жена и дети не могли сопровождать его в плавании, тогда как с собакой не было нужды расставаться. Вот почему Прижан и привязался к ней с такой силой. Он буквально обожал своего рыжего Рамоно, и тот платил ему за это глубочайшей преданностью.

Когда мой крестный выходил в море без хозяина, Рамоно неизменно сопровождал его, но стоило папаше Менгаму появиться на палубе «Бешеного», как беднягу тотчас же высаживали на берег, и крестный отправлялся в ближайший порт искать для своего любимца надежное убежище.

Дело было в том, что Менгам просто не выносил этой собаки. И когда Прижан вступал с ним в пререкания, доказывая, что капитан полный хозяин на своем корабле и может, если пожелает, завести себе не только собаку, но и медведя, папаша Менгам ехидно возражал ему, что и он, мол, как владелец судна, не последняя спица в колеснице и право диктовать законы принадлежит отчасти и ему.

На этой почве между ними постоянно вспыхивали ссоры, и дело подчас доходило чуть не до драки. Однако папаша Менгам всегда умел вовремя остановиться и охладить пыл крестного.

Высадившись на берег, Прижан тотчас же мчался к своему любимцу. Он посвятил меня во все подробности этой истории и возложил на меня обязанность следить за тем, чтобы собака не голодала. Поэтому я часто отправлялся навестить Рамоно, щедро нагруженный всякой снедью. Но каких предосторожностей мы ни принимали, от зорких глаз папаши Менгама уйти было трудно, и он буквально ходил за нами по пятам. Лишь только Прижан подходил к дому, где жила собака, как хозяин вырастал перед ним, точно из-под земли, и пока крестный ласкал своего друга, он нетерпеливо шагал по двору или беседовал с Корсеном, ибо троица эта была неразлучна. Самое любопытное, что Менгам начал постепенно проявлять к собаке странный интерес. Он часто подходил к конуре и разглядывал бедного пса с таким видом, точно это было какое-нибудь заморское чудовище. У крестного даже мелькнула мысль, что хозяин собирается отравить Рама, и он попросил меня последить за ним. Но я не заметил у «папаши» никаких враждебных намерений по отношению к узнику и успокоил Прижана.

Иногда Менгам даже сам предлагал прогуляться к Раму, и мы отправлялись в Гвалгарч вчетвером, причем мужчины всю дорогу ссорились, чтобы не утратить навыка в этом деле. Подчас мы засиживались в гостях у Рамоно до позднего вечера, и тогда к нам обычно присоединялась еще одна загадочная фигура. Это был богатый человек, житель Ламполя, обставлявший свои посещения необычайной таинственностью. Его со всевозможными предосторожностями вводили в маленькую гостиную, и там все четверо, усевшись за круглый стол, погружались в изучение морских карт. Они переговаривались между собой вполголоса, загадочными обрывистыми фразами, смысл которых ускользал от меня. Насытившись по горло этой чертовщиной, я тихонько выскальзывал из комнаты и отправлялся побеседовать о тщете всего земного с беднягой Рамоно. Таинственность этих людей казалась мне теперь нелепой и смешной, ибо ключ к решению загадки, как я думал тогда, потерян навсегда, и погребенное золото никогда уже не засверкает перед алчным взором человека.

Но вот однажды, когда я делился этими мыслями со своим четвероногим другом, тот, вместо того чтобы, по обыкновению, лизнуть меня в знак полного согласия своим шершавым языком, вдруг глухо зарычал. Я поднял голову и увидел перед собой папашу Менгама. Он пристально глядел на собаку, и мне показалось, что на лице его играла ехидная усмешка.

— Что ты тут делаешь?.. Опять собака? — спросил он, — Вечно эта дрянь у вас на уме. Ну-ка, отвяжи ее и идите за мной оба.