Зейн Грей - На Диком Западе. Том 1

Боясь темноты, она развела яркий огонь. Воздух заметно посвежел. Сделав себе из седла и одеяла удобное сиденье, она примостилась в полулежачем положении и принялась поджидать Келса. Вскоре в траве раздались шаги, и он вышел из темноты с вязанкой хвороста на плече.

— Ну как, справились вы со своим горем? — спросил он, подойдя к ней.

— Да!

Нагнувшись, он взял ярко пылавшую в темноте головню, зажег трубку и тоже сел поближе к огню. Освещенный красным светом пламени, он выглядел менее грозным, жестоким и порочным. Он начал расспрашивать Джейн, где она родилась, и, получив ответ на один вопрос, уже имел наготове второй. Так продолжалось до тех пор, пока девушка не догадалась, что его не столько интересуют ее ответы, сколько ее присутствие, ее голос, ее личность. Она поняла его одиночество и его тоску по звуку человеческого голоса. От своего дяди она слышала, что люди, обреченные жить в глуши из-за работы, заблудившиеся или же скрывающиеся от закона, по ночам охвачены глубокой грустью и в золе костров нередко склонны увидеть близких и милых сердцу людей. Ведь как-никак, а Келс тоже был человеком.

И Джейн болтала с ним, как никогда еще в своей жизни. Весело и охотно рассказывала она ему о своем детстве и юности, о всех своих радостях и горестях, вплоть до того момента, как она попала в Кэмп Хоудли.

— В Хоудли у вас остался какой-нибудь обожатель? — спросил Келс, немного помолчав.

— Конечно!

— И сколько их у вас?

— Весь лагерь, — ответила она со смехом, — но гораздо лучше было бы назвать наших славных ребят поклонниками.

— Так значит, избранника пока нет?

— Едва ли, едва ли!

— А как бы вам понравилось, если бы вам пришлось остаться здесь ну, скажем, навсегда?

— Совсем не понравилось бы, — ответила Джейн. — Подобная бивуачная жизнь, правда, пришлась бы мне по душе, лишь бы только мои домашние знали, что я жива и невредима. Я очень люблю пустынные и красивые уголки. Чувствуешь себя такой далекой от всех, окруженной скалистыми стенами и мраком. Тихо и чудно. Я обожаю звезды, они будто говорят со мной. А прислушайтесь к ветру в соснах… Слушайте — как он уныло и жалобно стонет. Что-то шепчет мне, что мне и завтра понравилось бы здесь, если у меня не будет никакого горя. Ведь я же еще совсем маленькая. Я влезу на дерево и буду охотиться за зайцами и птицами. Ах, какие они прелестные! Совсем крошечные, только что родившиеся, мягкие, пушистые. Как они кричат и пищат, трясясь от страха. Но ни за что на свете не прикоснулась бы я ни к одному из таких зверьков. Я не могу причинить кому-либо боли. Даже свою лошадь я никогда не бью и не колю ее шпорами. О, я так ненавижу всякую боль!

— Вы странная девушка! Как только вы смогли ужиться в этой стране? — сказал он.

— Я ничем не отличаюсь от других девушек. Вы просто не знаете их.

— Я когда-то прекрасно знал одну, но она довела меня до петли, — ответил он зло.

— До петли?

— Да, да, я говорю о виселице, о самой настоящей виселице. Но я обманул ее расчеты.

— О-о… Хорошая девушка?

— Испорченная! Испорченная до корней волос так же, как и я! — воскликнул он с ожесточением.

Джейн вздрогнула. В одну минуту этот человек сделался мрачным, точно сама смерть. Казалось, будто в дрожащем свете костра он видит лица и тени своего прошлого.

— Почему бы нет? — продолжал он. — Почему бы сейчас не сделать того, что было немыслимо в продолжение многих лет? Почему не сказать этого девушке, которая никогда, ничего не выболтает… Все ли я забыл? Клянусь, что нет! Слушайте и вы узнаете, что я еще не совсем погибший человек. Келс не настоящее мое имя. Я родился на западе и посещал там школу до тех пор, пока не сбежал оттуда. Я был молод, честолюбив, необуздан. Прогорев, я начал красть. Совсем недавно я попал сюда, на золотые прииски. Тут-то я и сделался золотоискателем, игроком, разбойником — громилой с большой дороги. Как во всех людях, во мне тоже жили злые побуждения, а за эти же дикие годы они разрослись. Выхода у меня не было. Злоба, золото и кровь — все это одно и то же. Я совершил столько преступлений, что, наконец, ни одно место, даже самое надежное, перестало быть безопасным для меня. Гонимый, преследуемый, голодный, обстреливаемый, почти уже болтающийся в петле… Вот когда я стал Келсом, предводителем шайки бандитов, которых вы назвали пограничным легионом. Сколько всевозможных черных преступлений, но одно… самое ужасное… самое черное. Оно-то и преследует меня еженощно! Жжет душу!

— О, что за страшные вещи вы говорите! — воскликнула Джейн. — Что я могу сказать вам? Мне жалко вас. Я не верю всем этим ужасам. Какое… преступление может так жестоко преследовать вас? О, что-то еще будет этой ночью — здесь, в этой пустынной ложбине!

Мрачный и устрашающий поднялся он.

— Девушка! — прохрипел он. — Этой ночью… этой ночью… Что вы сделали со мною? Еще один день — и я с ума сойду от желания поступить с вами справедливо… Понимаете ли вы это?

Протянув руки, с дрожащими губами Джейн наклонилась к костру, потрясенная его горячим признанием, борьбой с остатками мужской чести и мрачным нарастанием его страсти.

— Нет, нет, я не понимаю… Я не верю вашим словам! — воскликнула она. — Вы так пугаете меня. Ведь я совсем, совсем одна здесь с вами. Вы сказали, что со мной ничего дурного не случится. О, не надо, не надо…

Ее голос оборвался и, измученная, она откинулась на свое сиденье. Вероятно, Келс слышал только первые слова ее мольбы, так как принялся быстро ходить взад и вперед по освещенной площадке. Кобура с револьвером болталась вокруг его бедер. Джейн она начала казаться каким-то мрачным чудовищем. Борясь со своим животным «Я», Келс как будто готов был покориться остаткам своего давно заглохшего человеческого достоинства. Девичья же миловидность и невинность Джейн вызвали в его памяти одни жуткие воспоминания, как бы насмехавшиеся над его благородным порывом. Он не давал ни побороть себя, ни перехитрить. Во что бы то ни стало она должна заполучить его револьвер, убить этого человека или… умереть самой.

Так сидела она, все еще наклонившись вперед, медленно собираясь с силами и выжидая, когда настанет самый отчаянный момент.

Медленно расхаживая взад и вперед, Келс низко склонил голову на грудь, словно над ними реяли целые сонмы ведьм и фурий.

С обостренной чуткостью проникла Джейн в состояние этого человека. Вот он перед нею, подавленный своими поступками, мрачный и жестокий, полный отвращения к самому себе. Сейчас мужчина борется и презирает в нем труса. Люди его склада бывают трусами очень редко или почти никогда. Вся их жизнь не требует ни низости, ни трусости. Джейн пламенно ненавидела его, но в то же время в сердце ее все еще теплилась искра жалости к этому человеку.