Валерий Большаков - Помор

Он приблизился, с уважением оглядывая древнее строение. Пуэбло словно продолжало мезу — возведённое из скреплённых известковым раствором плоских глыб красного песчаника, оно венчало Ла-Року неровным конусом. Века не пощадили индейский город-крепость так же, как и асиенду испанцев, — ни брусьев стропил, ни тростниковых кровель не осталось и в помине, одни только стены выдержали испытание временем. [138] Многие пуэбло культур анасази или могольон были покинуты после XI века, когда над Америкой разразилась Великая засуха, длившаяся 300 лет. После чего кочевые племена перебили цивилизованных обитателей пуэбло, и прогресс замер навек.

Поглядывая по сторонам, Фёдор проник в самую серёдку пуэбло, в общий зал, посреди которого круглилось нечто, похожее на колодец. Это была сипапа — вход в киву, священное место, своего рода храм.

Чуга заглянул вниз и разглядел вереницу отверстий, проделанных в стене кивы. Не самые удобные ступеньки, так ведь и спускаться недолго — вон он, пол, рядом совсем. Сажени полторы до него, не больше.

Кряхтя, помор полез в сипапу, оберегая раненую ногу. Внизу было прохладно, как в погребе. Из сумрака выступали гладкие стены с нишами, заполненными лепными кувшинами и горшками. Все они были или пусты, или на дне их пересыпалась неясной природы труха.

Тусклый блеск привлёк внимание Фёдора. В самой глубокой нише покоился божок из кованого золота — зубастый, свирепый уродец с глазами из крупных изумрудов. Этакий Щелкунчик.

— И шо там такого цикавого? — заглядывал сверху Исаев.

— Куча золота…

— Та вы шо?!

Вылезти наружу было гораздо труднее — нога разболелась, а в руках почти не осталось сил.

— Держи. — Фёдор передал Семёну «Щелкунчика» и присел отдышаться.

Наслушавшись исаевских восторгов, Чуга с усилием поднялся и приблизился к краю обрыва, куда стародавние индейцы предусмотрительно подкатили каменные глыбы, возведя подобие парапета.

Фёдор выглянул наружу, и у него закружилась голова. Неужто он так высоко поднялся? Всё видать! Вон его баня, вон лошади, рядом фургоны проглядывают. Чужих вроде не видать, своих тоже. Озеро всё растеклось, только лужи остались, веером расходясь между холмов. Далеко-далеко сверкала вода. Славянка? Да вроде…

— Ну всё, — сказал Чуга, — отбой.

Хромая, он тронулся в обратный путь. Дорога под гору давалась легче. Выбравшись в Каньон-дель-Корво, Фёдор прислушался.

Было тихо. Где-то за устьем продолжала журчать вода.

— Есть с чего посмеяться… — пробормотал Семён, правой рукой сжимавший винтовку, а под мышкой левой тащивший золотого божка.

— Ша…

Мёртвое тело лежало посередине ущелья, прибитое водой к валуну.

Сняв с трупа оружейный пояс, Чуга повесил его на плечо. Пригодится в хозяйстве…

У выхода из каньона мертвецов было больше — он насчитал шесть человек с избитыми, изломанными телами. Да-а, повертело их, покрутило изрядно…

— Каждый ищет свой гембель, — философски заметил Исаев. — Эти скаженные таки нашли.

Приметив оброненный «генри», Фёдор с кряхтеньем поднял его, берясь за винтовку, как за посох. Хлюпая по жиже, он выбрался в долину. У холмов бродило несколько лошадей, осёдланных, но без наездников. У одной седло перекрутилось, очутившись под животом. Надо полагать, коняке тоже досталось от потопа…

— Рыжик! — позвал Чуга. — Рыжик!

Фыркая, рыже-чалый поднял голову над кустами. Заржав приветственно, направился навстречу и стал тыкаться тёплыми губами, будто проверяя, а жив ли хозяин.

— Живой я, живой… — проворчал помор. — До дому, Сёма.

…Битый час Фёдор просто лежал на траве, бездумно пялясь в небо. Разведя костёр, Семён нагрел воды и промыл раны помору в боку и руке, наложив чистые, сухие повязки. А вот нога… По боку свинец лишь чиркнул, пропахав неглубокую борозду во плоти, мякоть руки пробил навылет, в ноге же завяз.

— Ну что там? — нетерпеливо спросил Фёдор.

— Дайте доктору сделать своё мнение…

— А ну тебя!

Насупившись, Чуга потрогал твёрдое вздутие. Пуля засела неглубоко, но… Вздохнув, он достал нож и накалил кончик в огне. Осторожно полоснул по коже. Сцепил зубы и погрузил остриё, нащупывая свинцовый кругляш.

— С-суки! — прошипел помор, поддевая пулю.

Вот она, показалась… Потянув двумя пальцами, Фёдор вытащил её и отшвырнул. Часто дыша, откупорил бутылочку виски, задержал дыхание… Огненная струйка окатила рану, размывая кровь, и боль полоснула по нервам, бросая в жар.

— Суки какие, а? — выдохнул Фёдор, жмурясь. — Попадись вы мне…

— Попадутся, — слабым голосом пообещал Исаев.

Умыв руки чистым бурбоном, Чуга взял в руки иглу с ниткой.

— Жопы бы им зашить, на хрен, — злобно сказал он, — и гороху скормить, штобы пучило!

Вздохнув, помор принялся накладывать шов. Наложил, унял дрожь в руках и потом ещё добрый час лежал в полном изнеможении.

Осилив слабость, переоделся и переобулся. Стало получше.

— Кажись, Ларедо! — привстал Семён, оборачиваясь к лесу.

— А Текс?

— Идёт прежде.

Достав оба револьвера, Чуга тщательно вытёр каждый, не забыв пропустить платочек через пустые каморы и капнуть масла на механизмы. И выдохся.

— Постельный режим… — пробормотал он, бредя к фургону. — Вот тебе и весь сказ…

День прошёл спокойно, горизонты были чисты. Фёдор с Медденом отлёживались, Ларедо пропадал до вечера, а когда вернулся, то приволок с собою тушку молодого оленя, совсем ещё телёнка.

— Лучше лекарства не придумать, чем бульон из свеженины, — сообщил он, — особливо после ранений. Кровь сама прибавляется в жилах!

А с утра пришлось-таки устраивать похороны — негоже было держать мертвых бандитов рядом с домом, уж больно смердели. Да и не по-христиански как-то…

Трупы сволокли в промоину и предали земле — обрушили на них рыхлый песчаный склон. Аминь.

Часа в три пополудни за холмами поднялась туча пыли — подходило стадо. Как ни худо было Чуге, но он таки возрадовался да возгордился — его ковбои гнали его коров.

Понять чувства Фёдора мог только бедняк, сам приложивший силы к тому, чтобы вырваться из нищеты, и вот, на каком-то этапе своих трудов, заметивший, что уже не беден, что первый шаг к состоятельности сделан, и теперь вся задача лишь в приумножении скромного капитала. Стало быть, верным оказался избранный путь, и все усилия, все утраты — не зря!

Фёдор с Семёном отправились навстречу бакерам и помогли загнать коров на верхнее пастбище — то самое, что схоронилось за Бутылочным Горлышком.

— Почтение, мосье Чуга! — провопил Фима, серый от пыли. — Пятьсот с лишним голов, герефордская порода!

— Почём брал? По червонцу?

— Это больно! Гомес уступил по пятёрке за голову! Упитанные однолетки, всё как положено.