Валерий Большаков - Помор

— Это и есть двойной бурильный. Обычный, он поменьше, я с ним и один справляюсь. Левой бурав кручу, правой колочу по нему. Бей!

Фёдор подхватил молот и ударил по буру.

— Ещё! А я подворачивать стану…

Чуга принялся ритмично охаживать бурав — крошка каменная да пыль так и сыпались.

— Во! Пошло дело! Обычно я шпуры делаю в аршин длиною… [161] Более 70 см. Видал, сколько уже набурил?

— А… потом? — спросил Фёдор с придыханием, чувствуя, как пот стекает по спине и разъедает ранки.

— А потом порохом набиваю. Ставлю запалы, поджигаю — и бегом отсюда! Грохнет когда, я или китайца нашенского подзываю, или Уве-Йоргена. Это их дело — породу выгребать да отвозить.

— Породу? Я думал, это руда такая.

— Не-е, руда, она синяя с виду. Ну что? Передохнул? Давай!

К вечеру Чуга намахался так, что плечам больно было, а спина гудела.

Холодная чистая вода, сочившаяся из глубины, приносила облегчение, а мазь хорошо врачевала изъязвлённую кожу. Фёдор еле поднялся по приставной лестнице наверх и побрёл с остальными к выходу. После кромешной тьмы в подземелье даже алый закат резал глаза.

Работяги, опустошённые духовно, изнемогшие телесно, молча смывали пыль с лица, утирались тряпкой, чёрной от грязи, и становились в очередь к котлу, получая в руки оловянную миску, полную бобов с телятиной. Никто ни на кого не глядел — то ли стыдно было, то ли противно. Люди молча ели, торопливо выхлёбывали чёрный кофе из кружек или — по желанию — порцию пульке, [162] Пульке — традиционный мексиканский напиток из перебродившего сока агавы крепостью 4–6 %. тягучего, пенистого напитка молочного цвета, да и шли себе спать.

Наломавшись за день, Чуга тоже остался равнодушен к внешнему миру. Улёгшись на живот, он повозился на нарах, да и заснул.

Ночью ему приспичило. Федор покинул барак, направляясь в тот угол прииска, откуда наплывала вонь. Отлив, он внимательно осмотрелся.

В узких стрельчатых оконцах миссии кое-где горел свет, на галерее, окружавшей карьер, тоже горели фонари, а огонёк раскуренной сигары определял часового.

— И не думай, — послышался тихий голос Коломина, — тут ты не выберешься.

— А где выберусь?

— Утром поговорим…

…Утро началось затемно, а возвестило о нём било — тоскливый, дребезжащий звук загулял по ямному прииску, где беда свела разных людей, обречённых на муку, чахших и умиравших по злой воле Мэтьюрина Брайвена Гонта.

— Такое чувство, — пробурчал Чуга, получая тарелку с завтраком из рук третьего индейца, Илхаки Красный Томагавк, — что спина задеревенела и скукожилась.

— Это мазь действует, — кивнул Коломин, — кожу дубит. Зато и затягивает всё мигом. Пошли…

У входа в штольню случилась заминка — рельсы так гуляли на прогнивших шпалах, что вагонетка сошла с них передней парой колёс. Хоть и порожняя, весила она немало, и китаец с товарищем европейского обличья, надрывались, пытаясь вернуть платформочку на пути. Остальные рудокопы стояли в сторонке, безучастно наблюдая за тщетными усилиями товарищей. Фёдор не выдержал.

— Чего встали, рты раззявили? — сказал он, обводя всех тяжёлым взглядом. — А ну живо подсобили! Ты, ты и ты!

Не обращая внимания на индейцев, помор выхватывал из толпы тех, кто поздоровее, и пихал их к вагонетке. Ухватившись за ржавое железо сам, он выдохнул:

— Раз, два… Взяли!

Со второго раза платформа покачнулась и встала на рельсы.

— Спасиба, спасиба! — залопотал китаец.

— Не за что, — буркнул Чуга и пошагал к штольне.

Вагонетка с гулом покатилась по рельсам, вздрагивая на стыках.

— А ты молодец, — сказал Коломин, догоняя Фёдора.

— Да что ж они, как быдло какое?

— Они и есть быдло, — вздохнул Савва. — Сломали их, Федя, понимаешь? Задавили всё человечье, одни оболочки остались плотские, да и те протянут недолго. Знаешь, сколько тут выработанных штреков? Их пустой породой заваливают, чтобы зря не вывозить. Там и хоронят тех, кому воли к жизни не хватило али здоровья…

— Мне хватит!

— Верю…

Проведя Чугу в давешний забой, Коломин воровато оглянулся и поманил Фёдора за собою.

Протиснувшись в квершлаг — проход, соединявший два соседних штрека, как перекладина в букве «Н», он выпрямился, уходя по плечи в восходящую выработку, невидимую до тех пор, пока не окажешься под нею. Попыхтев, Савва Кузьмич стащил сверху лестницу и поднялся вверх.

— Лезь давай, — услыхал Чуга его шёпот.

Фёдор протиснулся в отверстие уходившего вверх колодца, а после на четвереньках пополз узким штреком, понемногу задиравшимся кверху.

— Сюда жила выходила, — раздался приглушённый голос Коломина, — так, с полвершка всего толщиной. Мы её всю отработали, а полость осталась… Заходи!

Чуга осторожно приподнялся, обнаруживая, что тесный лаз привёл его в тупичок, где можно выпрямиться.

— Гляди!

Савва посветил в узкий закуток, и Фёдор разглядел четыре бочонка.

— В них — порох! Полгода, считай, я в шпуры закладывал чуток поменьше, а что сберёг, сюда оттаскивал. Так вот и накопил. Ежели все их жахнуть, весь угол скалы над нами обвалится! Склон выйдет пологий — хоть пешком восходи, хоть бегом беги. Ночью если рвануть, далеко уйти можно…

— По пустыне? — хмыкнул помор. — Далеко ж так уйдёшь… Без лошадей лучше и не пытаться.

— Да будут тебе лошади! — горячо зашептал Коломин. — Надо только время правильно выбрать. Раз в неделю сюда Рамос заезжает, с грузовыми фургонами. Там вон, где казарма — это за подъёмником сразу, — конюшня большая и амбар. Два дня Рамос тут обретается, а руду он ночью вывозит, когда не жарко. Понял?

— Понял, — кивнул Чуга.

Воображение его разыгралось, он уже предвкушал, как грохнет взрывчатка, как ломанутся узники, и пойдёт веселуха…

— Только этого запаса пороху маловато будет, — озаботился Савва, — нам бы ещё парочку бочоночков… Ближе к весне, думаю, накопим. Ежели ты побольше шпуров наковыряешь, то, может, и пораньше управимся!

— А чего ж… Тихо!

Сам ещё толком не разумея, что его насторожило — то ли промельк какой, то ли шорох или ток воздуха, Фёдор резко развернулся и бросился в оставленный позади штрек. Кто-то пискнул и шустро заработал ногами и руками, да только помор оказался куда проворней и ухватил неизвестного за тощую лодыжку.

— Пусти! — заверещал тот, лягаясь.

Чуга сцапал свидетеля за обе его немытые конечности, дёрнул на себя и перевернул на спину. Прижав его коленом, дотянулся до шеи и обжал кадык твёрдыми пальцами.

— Подслушивал, гад?

— Пусти! — прохрипел тот. — А то я всё хозяину расскажу!

— Это ты, Грязнуля Майк? — глухо донёсся голос Коломина. — Неужто нам попалась та самая крыса, что шныряет по всем углам, а потом докладывает кому надо?