Валерий Большаков - Помор

Чертыхаясь, Коломин кое-как перевязал рану на бедре, сочившуюся кровью.

— Это я во всём виноват, — простонал он. — Правильно ты казал, штоб только ночью! Нет же, попёрся днём…

— Уходите, — сказал с беспокойством немец, — сейчас же! Команчи битый час будут выжидать, вы успеете смыться! Иначе пудет поздно — сдохнем фее!

— Пошли? — спросил Чуга Савву.

— Поползли, — прокряхтел тот.

Вжимаясь в промоину, Фёдор двинулся первым, подтаскивая Коломина, пачкавшего пыль кровью.

Фон Бадер выстрелил. В ответ прозвучал нестройный залп — обе стороны берегли патроны.

Сползая по каменной осыпи, Чуга спустился к самому берегу, где в маленькой заводи крутился всякий мусор, приносимый течением. Выброшенный на камни одним концом, покачивался обкорнанный ствол тополя.

— Цепляйтесь! — шепнул Фёдор. — Залезайте в воду и цепляйтесь. Я столкну!

Савва положил руки на ствол, подгребая здоровой ногой. Чуга обхватил более толстый конец и оттолкнулся ногами от берега. Дерево зашуршало, заскрипело галькой, съехало в реку.

Высовываясь из воды так, лишь бы в нос не попало, Фёдор поплыл, скрытый белым стволом и обрывками уцелевшей коры.

Внезапно стрельба на берегу резко усилилась, участилась до неистовства. Раздался победный крик…

— Успели… — булькнул Коломин и закашлялся.

— А У-Йот?

— Скоро услышим…

Бревно успело далеко отплыть, но дикий, с подвываниями, крик боли и неимоверного страдания успел долететь до них — Уве-Йорген фон Бадер принимал свою мучительную смерть. Через минуту вопль оборвался — жизнь покинула невольника, так и не вкусившего плодов свободы…

На перекате бревно завязло в камнях. Так ему тут и лежать, дожидаясь весеннего паводка, а Чуга на карачках, опираясь на винтовку, как на посох, выбрался на берег, придерживая Савву.

— Помчимся… — проскрипел тот, кривя рот в улыбке.

— Помчимся! — отрезал Фёдор. — Сами же говорили: Форт-Самнер уже близко!

— Это если верхом… Со мной ты будешь ковылять до второго пришествия…

— Держитесь давайте!

Так они и поплелись к Форту, и была эта дорога самой длинной в жизни Фёдора Чуги, и самой тяжкой.

Коломин то и дело терял сознание, слабея от потери крови, и обвисал всею своей немалой массой. Помор кряхтел, но тащил. После Савва приходил в себя, опирался кое-как здоровой ногой, и помору делалось легче, но скорость оставалась черепашьей. С тоскою думал Чуга, что никогда ему не добраться ни до какого форта и Наталью не обрадовать, отца живого приведя…

Миновав злополучную скалу, ставшую для Уве-Йоргена Голгофой, друзья продвинулись вперёд ещё на пару вёрст.

Фёдор не загадывал, докуда сможет дойти, просто давал себе зарок — прошкандыбать ещё сто шагов. И ещё сто… И ещё. Ну и самые последние сто. Пятьдесят. Десять…

Повалившись на песок совершенно без сил, Чуга долго отпыхивался.

— Что ты её таскаешь? — послышался слабый голос Коломина.

— Кого?

— Винтовку… Брось, тяжёлая же…

— Ага, щас…

— Всё равно же патронов нет…

— Один ещё должен быть. И оба револьвера заряжены… Ладно, кончайте валяться. Подъём!

Чуга встал и поднял упиравшегося Савву.

— Давайте-давайте…

— Оставь ты меня в покое…

— На кладбище отдохнёте, а пока живы — ноги переставляйте…

Под вечер объявилась новая напасть — волки. Не шугливые койоты, а матёрые серые зверюги. Они так и кружили неподалёку, щёлкая зубами и принюхиваясь.

Проверять, остались ли патроны в обойме «винчестера», Фёдор не стал — звук выстрела отпугнёт четвероногих, но может привлечь двуногих, куда более страшных хищников. Повесив винтовку на плечо, Чуга вооружился «боуи» — клинком чуть ли не в фут длиной [175] Нож был назван в честь своего изобретателя, полковника Боуи, героя войны с Мексикой. Для «боуи» характерна ручка с гардой, а также изогнутый клинок («щучка»). — и хорошо наточенным.

Полоснув по ребрам особенно наглому волчаре, он малость припугнул стаю. Волки ушли, очень разочарованные, а люди остались. Костёр разжечь было нечем, да и не из чего, а когда всю ночь колотишься в мокрой одежде, спится плоховато. Поэтому помор обрадовался восходу солнца. По крайней мере светило обещало тепло.

Сколько они прошли до полудня, Чуга не считал, просто не до того было. Солнце высушило одежду, тело согрелось, но даже чистая вода Пекоса не могла заменить самого скромного завтрака.

…На третий день, когда Фёдор стоял на коленях у распростёртого на песке Коломина, он увидел мираж — к нему приближался чёрный конь. Да какой это мираж… Это взаправду!

Убежавший вороной вернулся к своему хозяину. Обняв коня за шею, Чуга гладил его, приговаривая: «Хорошая коняшка! Хоро-ошая!»

— Теперь помчимся! — осклабился помор. — Ну что расселись? Полезайте в седло!

С помощью Фёдора Савва залез на коня и спросил, кося глазом:

— А в сумках что? Харчей нет, случайно?

— Там деньги.

— Деньги? — устало удивился Коломин. — Какие деньги?

— Зарплата моя. Зря я, что ли, полгода на Гонта впахивал? Тысяч сто там али поболя…

Савва хрипло засмеялся.

— Поехали! Почти как в сказке — не битый битого везёт… Ха-ха-ха!

Вечером они подъезжали к Форт-Самнеру.

Приняв ванну, облачившись в новенький костюм, Чуга покинул свои апартаменты и спустился на первый этаж отеля «Сити», в котором остановился, — лучшего отеля в Денвере. [176] Отель «Виндзор» более известен, но он возник лишь в 1880 году. Раньше Фёдор снял бы номер где-нибудь в дешёвом салуне на Блейк-стрит, а тут устроил себе красивую жизнь — «зарплата» позволяла.

Ещё в Форт-Самнере, когда помор явился в банк «Уэллс-Фарго» и опорожнил седельные сумки, на его депозит легли пятьдесят тысяч золотом и шестьдесят с чем-то тысяч в пухлых пачках ассигнаций, припорошенных пылью Чихуахуа и окропленных горьковатой водой Пекоса. А сколько пота и крови пролито? Лучше и не вспоминать…

Войдя в зал ресторана, Чуга сразу заметил Коломина, гордо восседавшего за столом. Посетивший парикмахера и портного, Савва Кузьмич выглядел как лорд на отдыхе. Раненую руку он положил на белую камчатную скатерть, а другой сжимал набалдашник трости, к которой уже привык.

Две недели Седой Бобёр провалялся в армейском госпитале Форт-Самнера, пока не пошёл на поправку. Старый знакомец Чуги, Гуднайт, околачивался тут же. Беда случилась у Чака — его друг и напарник Оливер Лавинг скончался прошлой осенью в том же госпитале. Раненный в стычке с команчами, Оливер подхватил «антонов огонь». [177] Гангрену.

Гуднайт пособил слёгшему Коломину — каждый божий день присылал свежайшего бульону да мясца разваристого. На такой-то диете любой подымется! Вот и Савва на поправку пошёл. И в дилижансе не растрясло, пока до Колорадо добирались, — люди сказывали, живёт в Денвере хирург один, прямо-таки чудодей. Два дня Фёдор с Саввой Кузьмичом дожидались, пока сей костоправ из Дюранго возвернётся, и дождались-таки.