Кормак Маккарти - За чертой

Билли протолкался в первые ряды. Став у каменного столба, снял шляпу, чтобы не мешать смотреть тем, кто сзади, но чуть погодя осознал, что больше никто здесь шляп не снимает, и снова надел. Если бы ей не помешали, волчица запросто могла бы загрызть пса до смерти, но арбитр засвистел в свисток, один из его помощников выступил вперед и двухметровой палкой ударил волчицу в ухо. Разжав челюсти, она отпрыгнула и резко развернулась. Помощники арбитра схватили псов за цепочки и увели. К арене вышел человек с ведром, перешагнул через загородку и, как какой-то спятивший садовод, принялся швырять и плескать воду во все стороны, обдавать и поливать ею землю, методично прибивая пыль на полу арены, где лежала, тяжело и часто дыша, волчица. Билли развернулся и, пробившись сквозь толпу к задней двери, через которую уводили собак, вышел в холодную тьму. В дверях ему навстречу попался помощник арбитра со свежей парой собак.

Какие-то парни, курившие сигареты у задней стены амбара, повернулись и, пока из дверного проема шел свет, на него смотрели. Где-то неподалеку громко и непрерывно выли и лаяли запертые собаки.

— ¿Cuántos perros tienen? [172] Сколько у вас собак? (исп.) — спросил он парней.

Тот парень, что был поближе, поднял взгляд. Сказал, что лично у него четыре.

— ¿Y usted? [173] А у вас? (исп.)

Билли пояснил, что спросить хотел, сколько собак всего, но тот лишь пожал плечами.

— ¿Quién sabe? — сказал он. — Bastante. [174] Кто знает. Достаточно (исп.).

Мальчик отошел от них, направился к собачьему вольеру. Он оказался в длинном здании с железной крышей; Билли снял со столба фонарь, поднял деревянный брус, служивший засовом, распахнул дверь и вошел, стараясь держать фонарь повыше. Вдоль всей стены прыгали, лаяли и бесновались на цепях собаки. В сарае их было больше тридцати — главным образом здоровенные рыжие гончие и английские кунхаунды, завезенные сюда из соседней более северной страны, были и совершенно неописуемые экземпляры местных, центральноамериканских кровей, но были и питбули, драка для которых специальность и цель жизни. В конце прохода, отдельно от других, сидели на цепях два огромных королевских орана, {32} 32 …сидели на цепях два огромных королевских орана… — Имеется в виду выведенная в США в 1920–1930-е гг. особая разновидность эрдельтерьера, отличающаяся большими размерами и свирепостью. и когда огонь фонаря воспламенил их глаза, Билли увидел в них нечто такое, чего в столь первозданной чистоте нет у псов даже бойцовых пород, так что, с сомнением покосившись на цепочки, которые их удерживали на месте, он попятился. Вышел вон, затворил за собой дверь и запер ее, заложив на место брус засова; фонарь вернул на столб. Кивнул парням, стоящим у стены, и мимо них прошел опять в амбар.

За время его короткого отсутствия толпа явно сделалась еще гуще. С дальней стороны арены в белых, дурно сидящих на них костюмах стояли музыканты из оркестрика мариачи. Волчицу сквозь толпу он еле разглядел. Осев на задние ноги и широко раскрыв пасть, она делала внезапные выпады в сторону то одной, то другой из двух собак, искавших, с какой бы стороны к ней подобраться. У одного из псов уже было порвано ухо, и оба помощника арбитра были с ног до головы забрызганы кровью, потому что он то и дело встряхивал головой. Билли протолкался сквозь толпу, дошел до деревянной загородки, перешагнул ее и вышел на арену.

Сперва его приняли за еще одного из помощников арбитра, но он как раз к ним-то и направлялся. В тот момент они были на дальней стороне арены — приплясывая, прыгали туда-сюда в полуприседе, изображая финты, которые им хотелось бы, чтобы применили в защите и нападении собаки, при этом заламывали руки и отчаянно жестикулировали, шутовски имитируя происходящую перед ними схватку. Когда ближайший из них заметил рядом незнакомого парня, он выпрямился и посмотрел на арбитра. Арбитр стоял со свистком во рту, но, казалось, растерялся, не зная, как его действия понимать. Мальчик прошел мимо помощников арбитра, пересек периметр двенадцатифутового круга взрытой земли, размер которого определялся длиной цепи, ограничивавшей передвижение волчицы. Кто-то предупреждающе крикнул, арбитр засвистел в свисток, и во всем амбаре воцарилась тишина. Волчица стояла, тяжело дыша. Мальчик прошел мимо нее, схватил первого пса прямо за шкуру спины, оторвав от земли его задние ноги, сразу присел, поймал конец его цепи, потащил за нее, отступил и вручил цепь помощнику арбитра. Тот взял цепь и притянул беснующегося пса к ноге.

— ¿Qué pasó? [175] Что происходит? (исп.) — спросил он.

Но мальчик уже кинулся за второй собакой. К этому времени среди зрителей начали раздаваться выкрики, и по всей толпе, собравшейся в амбаре, пошел зловещий шепоток. Помощники устремили взгляды на арбитра. Арбитр снова засвистел в свисток и замахал руками на незваного пришельца. Который уже и второго пса поволок за цепь, да так решительно, что тому пришлось идти на задних лапах; подвел его ко второму помощнику арбитра, после чего повернулся и пошел за волчицей.

Она стояла, широко расставив ноги, ее бока вздымались, а черные складки губ сползли назад, обнажив белоснежные, совершенные зубы. Присев на корточки, он заговорил с нею. Он понятия не имел, укусит она его или нет. А несколько человек уже перелезли через заборчик и устремились к нему, но на границе взрытой земли остановились, будто налетев на стенку. С ним никто не заговаривал. Все, казалось, ждали, что он будет делать. Он встал, подошел к вбитому в землю железному колу, схватил у кольца за цепь и попытался этот кол вытащить. Никто не двинулся, не произнес ни слова. Удвоив усилия, он попробовал снова. В свете рефлекторов у него на лбу блеснули капли пота. Он предпринял еще и третью попытку, но вытащить кол не смог и тогда. Оставив кол в покое, он взял волчицу за ошейник, расстегнул карабин, прижал к себе ее обслюнявленную и окровавленную башку и огляделся.

То, что волк уже ничем не скован, кроме ошейника, который он держит просто рукой, не укрылось от внимания мужчин, вошедших на арену. Они переглянулись. Кое-кто начал пятиться. Волчица стояла головой у самого бедра этого gúero, [176] Белобрысого (исп.). оскалив зубы и тяжело поводя боками, и не двигалась.

— Es mia, [177] Она моя! (исп.) — сказал мальчик.

Те зрители, что были на трибунах, подняли крик, однако ближайшие при виде никуда и ничем не привязанного волка призадумались. В конце концов действовать решил не альгуасил и не асьендадо, а сын асьендадо. Перед ним расступились, и вперед вышел молодчик в изукрашенной тесьмой и галунами куртке, пропитанной ароматом девушек, с которыми он только что танцевал. Войдя за заборчик, он приблизился и встал, расставив ноги и сунув большие пальцы за голубой кушак, которым была обернута его талия. Если он и опасался волка, то виду не подавал.