Джеймс Купер - Поселенцы

— Можетъ, вы нездоровы? спросила Елисавета, замѣтивъ нерѣшительность своей подруги. — Если такъ, то намъ лучше вернуться домой, и въ другой разъ найти случай исполнить желаніе стараго Натти.

— Нѣтъ, я не больна, но боюсь, отвѣчала Луиза: — Никогда не рѣшаюсь я идти на эту гору, если нѣтъ около меня защитника. Я не могу идти далѣе, и чувствую, что слабѣю.

Это объясненіе непріятно смутило Елисавету; она на минуту задумалась, не зная, на что рѣшиться въ настоящемъ положеніи. Однако, она тотчасъ отбросила нерѣшительность, сообразивъ, что время дѣйствовать, a не думать, и отвѣтила.

— Хорошо же, я должна одна рѣшиться на это отчаянное предпріятіе, если только оно таково, и не могу никому довѣриться, иначе Натти будетъ открытъ. Подождите по крайней мѣрѣ y подошвы горы, чтобы люди не увидѣли меня одну, идущую въ горы. Подождите меня, Луиза, пока я возвращусь.

— Да, съ удовольствіемъ, даже если вы отлучитесь на цѣлый годъ, только не требуйте, чтобъ я шла съ вами въ горы.

Такъ какъ Елисавета убѣдилась, что дрожащая подруга ея дѣйствительно не могла идти далѣе, то оставила ее вблизи большой дороги, откуда ей видно было селеніе безъ того, чтобы самой быть замѣченной прохожими, и одна продолжала путь. Твердыми и быстрыми шагами спустилась она по горной тропинкѣ и, пройдя мимо отверстій въ кустахъ, по временамъ останавливалась на минуту, чтобы вздохнуть или нѣсколько полюбоваться чуднымъ видомъ. Продолжавшаяся долгое время засуха превратила зелень долины въ коричневатый цвѣтъ, и теперь ей именно недоставало того пріятнаго для глазъ и веселаго вида который обыкновенно представляетъ раннее лѣто. Даже небо казалось повреждено было сухостью земли, ибо солнце закрылось туманомъ, распространившимся по всей атмосферѣ. Синева небеснаго свода едва была видна и только мѣстами просвѣчивала сквозь туманъ. Воздухъ, который вдыхала Елисавета, былъ горячъ и сухъ, и когда она должна была сойти съ проложенной тропинки, то почувствовала грудь свою сдавленною до задушенія. Тѣмъ не менѣе, она подвигалась впередъ, съ твердой рѣшимостью исполнить свое обѣщаніе и не оставить стараго охотника безъ поддержки въ его безпомощномъ состояніи.

На вершинѣ горы находилось небольшое открытое мѣсто, съ котораго можно было обозрѣть всю долину и селеніе. Здѣсь надѣялась она встрѣтить охотника и шла туда такъ поспѣшно, какъ только позволила крутая дорога и густая чаща лѣса. Безчисленные обломки скалъ, сваленныя деревья и обломанныя вѣтви затрудняли ея путь, но она съ рѣшительностію превозмогла всѣ эти препятствія и даже нѣсколько минутъ ранѣе опредѣленнаго времени достигла назначеннаго пункта.

На минуту Елисавета присѣла на пень, чтобы отдохнуть, потомъ бросила взглядъ вокругъ и стала искать своего стараго друга. Зоркій глазъ убѣдилъ ее, что его нѣтъ еще, и потому она встала, пошла вдоль опушки лѣса и изслѣдовала вблизи мѣсто, гдѣ бы Натти могъ спрятаться. Но и это стараніе ея было напрасно. Тогда, собравшись съ силами, рѣшилась она въ этомъ уединенномъ мѣстѣ прибѣгнуть къ своему голосу.

— Натти! Натти! Кожаный-Чулокъ! Эй, Натти! кричала она по всѣмъ направленіямъ, но не получала никакого отвѣта, кромѣ эха ея собственнаго звонкаго голоса, раздававшагося по сухому лѣсу.

Тогда Елисавета приблизилась къ краю рощи, гдѣ въ отвѣтъ на крикъ ея послышался слабый, но явственно слышный свистъ. Она ни минуты не сомнѣвалась, что Натти ожидаетъ ее и этимъ свистомъ хочетъ дать знать о своемъ присутствіи. Поэтому она спустилась съ горы на сто футовъ, пока достигла небольшой, природной терасы, на днѣ которой нѣсколько деревъ пустили корни въ трещинѣ скалы. Она дошла до края этой терасы и стала смотрѣть внизъ чрезъ отвѣсный обрывъ на передней сторонѣ, какъ вдругъ шумъ сухихъ листьевъ возлѣ нея далъ взорамъ ея другое направленіе. Она испугалась предмета, представившагося ея глазамъ, но минуту спустя снова вернулось къ ней присутствіе духа, и твердыми шагами, не безъ любопытства подошла она ближе.

Здѣсь сидѣлъ Чингахгокъ на стволѣ сваленнаго дуба, обративъ свою темную фигуру къ дѣвушкѣ и направивъ глаза на лицо ея съ такимъ дикимъ видомъ, что менѣе рѣшительная непремѣнно испугалась бы его. Плащъ его соскользнулъ съ плеча и окружилъ его живописными складками, такъ что вся верхняя часть его тѣла — грудь, руки и спина — были обнажены. Длинные черные волосы были заплетены и висѣли внизъ по спинѣ, такъ что высокій лобъ свободно возвышался надъ проницательными глазами. Въ ушахъ его, согласно индійскому обычаю, вдѣты были украшенія изъ серебра и жемчуга. Подобныя же украшенія висѣли изъ его ноздрей надъ губами и упирались въ подбородокъ. Лицо и все тѣло раскрашены были фантастическимъ образомъ, и вся наружность его представляла индійскаго воина, приготовившагося на чрезвычайно важное дѣло.

— Чингахгокъ, старый пріятель! какъ поживаете? спросила Елисавета, быстро приближаясь къ нему: — Что васъ такъ рѣдко видно въ деревнѣ? Вы обѣщали мнѣ корзину, за которую я давно уже приготовила вамъ ситцевую рубаху.

Индѣецъ нѣсколько времени пристально смотрѣлъ на дѣвушку, не давая никакого отвѣта, но наконецъ сказалъ:

— Рука Чингахгока не плететъ болѣе корзинъ и ему не нужно рубахи.

— Но, если понадобится, то онъ знаетъ теперь, гдѣ найти ее, возразила Елисавета. — Въ самомъ дѣлѣ, старый другъ мой, мнѣ кажется, что вы имѣете право требовать отъ насъ всего, чего можете желать или въ чемъ встрѣтите нужду.

— Послушай меня, дочь моя, отвѣчалъ Чингахгокъ съ торжественною важностью. — Уже прошло шестьдесятъ лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ Чингахгокъ былъ молодъ. Въ то время онъ былъ гибокъ какъ сосна, вѣренъ какъ пуля Натти, силенъ какъ буйволъ и быстръ какъ пантера. Когда народъ его преслѣдовалъ враговъ своихъ, то Чингахгокъ находилъ ихъ слѣдъ! Когда народъ его дѣлалъ празднества и считалъ скальпы враговъ, то на его поясѣ висѣло большее число ихъ; когда женщины плакали и жаловались на недостаточность мяса для насыщенія ихъ дѣтей, то Чингахгокъ былъ первый на охотѣ, и пуля его была быстрѣе оленя. Въ это время, дочь моя, Чингахгокъ дѣлалъ зарубки на деревьяхъ своимъ томагавкомъ, чтобы Мингосы знали, гдѣ можно найти его, но корзинъ тогда онъ не дѣлалъ.

— Эти времена прошли, старый храбрецъ, возразила Елисавета. — Народъ вашъ исчезъ, и вмѣсто того, чтобъ преслѣдовать враговъ, вы научились жить въ мирѣ.

— Дочь моя, подойди сюда; здѣсь ты можешь видѣть озеро, жилище твоего отца, и берега извилистой Сускеганны. Чингахгокъ былъ молодъ, когда племя его, послѣ совѣщанія, подарило эту страну, и соплеменники отдали все тому, кого любили. Ни одинъ Делаваръ не стрѣлялъ на его землѣ оленей и не ловилъ птицъ, ибо все принадлежало ему.