Джеймс Купер - Зверобой

— Вы хотите говорить мне о супружестве, Генрих Марч? Так ли?

— Ваши манеры, Юдифь, совсем сбивают меня с толку, и я, право, не знаю, что вам сказать. Но пусть истина говорит сама за себя. Вы знаете, Юдифь, что я давно считаю вас прехорошенькой девушкой, какую только удавалось мне видеть, и этого я не скрывал ни от вас, ни от своих товарищей.

— Ну, да, я слышала это от вас тысячу раз, и, вероятно, вы не ошибаетесь. Дальше что?

— Дальше то, Юдифь, что если молодой человек говорит в таком тоне с молодой девушкой, это верный признак, что он придает ей некоторую цену.

— Правда; но это я слышала от вас миллион раз.

— Что ж такого? Всякой девушке, я полагаю, приятно слышать повторение этого. Дело известное: ничто так не нравится женщине, как беседа молодого человека, который повторяет перед ней в сотый раз, что он ее любит.

— Конечно, в известных случаях мы любим друг друга, но теперь мы в таком положении, Гэрри, что всякая пустая болтовня неуместна. Говорите без обиняков.

— Пусть так, да будет ваша воля, прекрасная Юдифь! Я часто говорил вам, что люблю вас больше всякой другой девушки; но вы, конечно, заметили, что еще ни разу я не обнаруживал ясно своего намерения просить вашей руки.

— Заметила, Генрих Марч, очень заметила, — отвечала Юдифь, и презрительная улыбка мелькнула на ее устах.

— Была на это основательная причина, Юдифь, и я не скрываю, что эта причина беспокоит меня даже в настоящую минуту. Не обижайтесь: я не намерен скрывать своих мыслей, да и не могу. Несмотря, однако, на всевозможные причины, я невольно должен теперь уступить чувству, которое давно закралось в мое сердце. Нет у вас больше ни матери, ни отца, Юдифь! Вам и Гэтти нельзя здесь оставаться одним даже в мирное время, когда ирокезы спокойно кочуют в своих шалашах; но теперь, при настоящем доложении, вы или умрете с голода, или попадетесь к этим дикарям, которые, вы знаете, не пощадят вашего черепа. Настало время, стало-быть, подумать о перемене места и о приискании мужа. Согласитесь быть моей женою, и я даю вам слово, что о прошедшем не будет между нами и помина.

Юдифь слушала с величайшим нетерпением и, повидимому, едва дождалась окончания этой речи.

— Довольно, Генрих Марч! — сказала она, сделав нетерпеливое движение рукою. — Я понимаю вас очень хорошо: вы предпочитаете меня всем девушкам и хотите на мне жениться?

— Именно так, Юдифь.

— Так вот вам мой ответ, решительный и ясный: есть, Генрих Марч, основательная причина, из-за которой я никогда не…

— Кажется, я понимаю вас, Юдифь, и вы можете не договаривать. Но ведь я уже сказал, что о прошедшем не будет между нами и помина… Отчего же вы так краснеете, Юдифь? Ваши щеки заалели, как западное небо на закате солнца. В моих словах, я думаю, обидного ничего нет. По крайней мере, я не имел ни малейшего намерения вас обидеть.

— Я не краснею, и я не хочу обижаться на вздорные слова, Генрих Марч, — отвечала Юдифь, с трудом подавляя негодование. — Я хотела вам сказать, что по некоторой причине я ни за что на свете не соглашусь быть вашей женой. Я не люблю вас! Я уверена в этом. Никакой порядочный мужчина не должен жениться на женщине, которая предпочитает ему другого.

— Вот оно что наделали эти франты в красных мундирах! Так я и думал: все зло от крепостных офицеров.

— Замолчите, Марч! Гнусно клеветать!

— Я, пожалуй, замолчу. Но время еще терпит, и, я надеюсь, вы одумаетесь.

— Я обдумала давным-давно свой ответ на ваше предложение, и вы слышали его. Теперь мы понимаем друг друга, и вы избавите меня от дальнейших объяснений.

Серьезный тон Юдифи окончательно сбил с толку Гэрри. Никогда до этой поры не приходило ему в голову, чтобы дочь Пловучего Тома могла отказать в своей руке такому человеку, как он, которого вообще считали первым красавцем во всей местности. Правда, Юдифь почти всегда обращалась с ним довольно грубо и даже смеялась над ним в глаза; но такое обращение Генрих Марч приписывал обыкновенно кокетству молодой девушки. И вот теперь совсем неожиданно он слышит от нее отказ, решительный отказ, уничтожавший всякую надежду.

— С этой поры Глиммерглас не имеет ничего привлекательного для меня, — сказал он после минутного молчания. — Нет больше Пловучего Тома, а гуроны кишат по берегам, как голуби в лесах. Видно, мне придется оставить это место.

— И оставьте. Зачем вам подвергаться опасностям из-за других? К тому же я вовсе не вижу, какую услугу вы могли бы нам оказать после того, что случилось. Уезжайте в эту же ночь!

— Во всяком случае, я еду с крайним огорчением, и причиною моей грусти будете вы, Юдифь.

— Перестанем об этом толковать, Генрих Марч. Ночью, если хотите, я сама провожу вас на лодке, и вам не трудно будет добраться до ближайшей крепости. Если бы по прибытии туда вы могли прислать нам отряд…

Юдифь замялась. Ей не хотелось, чтобы ее слова произвольно мог перетолковывать человек, и без того представлявший в неблагоприятном свете ее отношения с крепостными офицерами. Генрих Марч понял ее мысль.

— Я догадываюсь, почему вы не оканчиваете вашей мысли, — сказал он. — Ничего. Я вас понимаю. Тотчас же по прибытии моем будет отправлен целый полк и он прогонит всех этих негодяев. Я сам буду в числе солдат и постараюсь удостовериться собственными глазами, что вы и Гэтти спасены. Судьба, может-быть, позволит мне взглянуть на вас еще раз, прежде чем я навсегда расстанусь с вами.

— Ах, Генрих Марч, отчего бы вам всегда не говорить в таком же тоне? Вероятно, мои чувства к вам получили бы совсем другой характер.

— Неужели теперь уже поздно, Юдифь? Я груб, неотесан и привык шататься по лесам. Но все мы изменяемся рано или поздно.

— Да, теперь слишком поздно, Генрих Марч! Ни к вам, ни к другому мужчине, кроме одного, не могу я питать чувство, которое вы желали бы отыскать во мне. Этого, я думаю, довольно, и вы оставите меня в покое. С наступлением ночи я или Чингачгук высадим вас на берег. Вы отправитесь в ближайшую крепость по реке Могауку и пришлете к нам военный отряд как можно скорее. Могу ли надеяться, что вы останетесь нашим другом, Генрих Марч?

— Без сомнения. И эта дружба была бы гораздо теснее, если бы вы переменили свое мнение обо мне.

Юдифь казалась взволнованной, но скоро успокоилась и хладнокровно продолжала:

— Вы найдете на ближайшем посту капитана Уэрли, и, вероятно, он сам будет командовать отрядом. Однако, я бы очень желала, чтоб эта команда была поручена другому офицеру. Нельзя ли как-нибудь задержать капитана Уэрли в крепости?

— Это легче сказать, чем исполнить, Юдифь, потому что старшие офицеры делают все, что им вздумается. Майор дает им приказания; капитаны, поручики, прапорщики должны повиноваться. Я знаю офицера, о котором вы говорите: он способен высушить целый Могаук, если вместо воды будет в нем мадера. Буян отчаянный и страшный волокита! Я не удивляюсь, Юдифь, что вы не любите капитана Уэрли.