Макс Брэнд - Пастырь пустыни

Ингрэм помолчал.

— Это навредит мне? — простодушно спросил Чак.

Настал мрачный момент, когда нужно было вынести приговор; Ингрэм ответил медленно:

— У вас в прошлом убийство, воровство и мошенничество. И, возможно, еще что-нибудь подобное.

— Что ж, — сказал Чак, — видимо, двери для меня закрыты?

— Не знаю, — сказал Ингрэм. — Это прежде всего зависит от вашего раскаяния.

— Раскаяния? — переспросил его собеседник. — Ну, я не могу сказать, что сожалею о том, как жил. Я никогда не выстрелил человеку в спину и никогда не обжуливал в карты пьяного или дурака. Я пытался обыграть шулеров, но шулеры всегда обыгрывали меня.

— Это все? — спросил Ингрэм.

— Почти все. Кроме одного — я хотел бы оказаться в команде нормальных парней на той стороне. Я всегда презирал хвастунов, головорезов и подлецов, которыми, должно быть, ад битком набит, Ингрэм. Но ты считаешь, что шансы у меня ничтожно малы, а?

В его голосе явно слышалась борьба между тоской и храбростью.

— Никто из людей не может быть вам судьей, — сказал молодой священник. — Если вы верите в милость Божью и сосредоточите на этой вере все свои помыслы, вы можете обрести спасение, Чак. Я буду молиться за вас.

— Помолись, старина, — кивнул Чак. — Пара молитв не причинят мне вреда, зато могут сделать много хорошего. И… послушайте… эй, парни!

— Ну? — спросил кто-то, подходя ближе.

— Я хочу, чтобы Ингрэм взял мои пистолеты. Это все, что я могу оставить после себя.

— Разве у вас нет каких-нибудь поручений, которые я мог бы выполнить? — спросил Ингрэм.

— Не хочу думать о людях, которые остаются после меня, — сказал вор. — У меня есть девушка в… а, не важно. Лучше пусть она никогда не услышит обо мне, чем начнет горевать и оплакивать. Пусть думает, что я сбежал и забыл к ней вернуться. Пока, Ингрэм!

— Джентльмены, — сказал Ингрэм, поворачиваясь к толпе, — я возражаю против незаконного…

— Кончайте с ним быстрее, — сказал кто-то, и внезапно три пары сильных рук подняли Чака в воздух.

Ингрэм услышал за спиной скрип, как от сильного трения, и, бросив взгляд назад, увидел, как под деревом что-то раскачивается и корчится в золотистом свете восходящей луны.

Смерть Чака Лэйна вызвала в городе волну оживления, потому что он не был рядовым вором или обычным преступником, и на следующий день священник случайно услышал один очень серьезный разговор.

Он остановился у дома Васа, чтобы поговорить о работе церковного хора с хорошенькой Астрид — она добровольно вызвалась организовать хор для церкви и проделала основательную работу в этом направлении. Там же топтался Рыжий Моффет; угрожающе взглянув на Ингрэма, Рыжий встал и зашагал прочь, пробурчав что-то в адрес священника.

— По-моему, Рыжий очень меня недолюбливает, — сказал Ингрэм. — Кажется, он имеет что-то против меня. Вы не знаете, в чем причина?

— Не знаю, — сказала Астрид со странной улыбкой. — Не имею ни малейшего понятия!

В этот момент по улице мимо них пронесся верхом на лошади доблестный заместитель шерифа Дик Бинни, и Рыжий Моффет громко окликнул его с противоположного тротуара.

— Бинни! Эй, Бинни!

Заместитель шерифа натянул поводья. Облако поднятой им пыли поплыло дальше по улице, и он стоял, залитый потоками дрожащего солнечного жара. И таким ярким был солнечный свет в этом уголке земли, и такой жар излучала здесь любая поверхность, что иногда молодому священнику казалось, что он живет в призрачном мире. Все было нереальным, окруженным воздушными потоками исходящего жара — или воображения.

Вот и сейчас нереальными казались Ингрэму эти двое мужчин, и лошадь, верхом на которой сидел один из них. Но зато очень реальным был голос Рыжего Моффета, крикнувшего:

— Бинни, ты был там прошлой ночью?

— Где?

— Ты знаешь, где.

— Не понимаю, о чем ты.

— Ты был одним из тех, кто повесил Чака Лэйна?

— Я? Шериф этого города? Да за кого ты меня принимаешь? С ума сошел?

— Неважно, за кого я тебя принимаю. Но ходят слухи, что ты был в команде этих трусов, вздернувших беднягу Чака.

Дик Бинни внезапно спрыгнул с лошади.

— Я не знаю, как это понимать, — сказал он. — Я не знаю, кому адресованы эти слова — парням, которые повесили Чака, или мне!

— А я говорю, — объявил Моффет, — что Чак был человеком честнее любого из тех, кто вздернул его. И если ты был одним из них, это адресовано и тебе!

Заместитель шерифа услышал достаточно, чтобы почувствовать себя оскорбленным, но, скрежеща зубами, не двинулся с места, раздираемый гневом и осторожностью. Однако молчание было равноценно признанию, что он был в отряде линчевателей. Поэтому Бинни сказал:

— То, что ты говоришь, меня не касается, Рыжий. Но если ты ищешь неприятностей, я к твоим услугам!

— Да уж! — фыркнул Рыжий Моффет. — Тебе ничего не стоит устроить проблемы кому угодно в нашем городе — теперь, когда у тебя за спиной закон! Ты теперь можешь совершать свои убийства руками вооруженного отряда.

— Да ну?! — прорычал Бинни, разъяренный до крайности. — Чтобы разобраться с тобой, мой юный друг, мне не нужен никакой отряд!

— Это обещание, Бинни? — спросил Моффет. — Предлагаешь мне встретиться с тобой как-нибудь?

— Когда захочешь, — бросил заместитель. — Но сейчас я занят. И не собираюсь стоять здесь и тратить время понапрасну, болтая со стрелком-профессионалом вроде тебя, Моффет. Только я тебя предупреждаю — с этого момента следи за собой, пока ты живешь в наших краях. Потому что я слежу за тобой. И в случае необходимости, одолжу тебе веревку, достаточно длинную, чтобы ты мог повеситься.

Он снова вскочил в седло и галопом умчался по улице, оставив Рыжего Моффета потрясать ему вслед кулаком и сыпать проклятиями.

Мистер Васа остановился на пороге своего дома и с задумчивым выражением лица слушал лингвистические упражнения Рыжего. Затем он вошел во двор, тяжело покачав головой.

— Вот что я вам скажу, — сказал Васа, здороваясь с дочкой и священником. — Теперь все не так, как было в наши дни! Мужество совсем зачахло! Совсем! Рыжий и Дик Бинни наговорили тут достаточно, чтобы весь город перестрелял друг друга в те благословенные дни, о которых я многое могу вам рассказать.

— Папа! — воскликнула его дочь.

— Послушай, — сказал бывший кузнец, — избавься от этой привычки чувствовать себя шокированной каждый раз, когда я открываю рот. Живи и учись, дорогая! Говорю тебе, Ингрэм, — в прежние времена никогда не было словесных фейерверков перед тем, как мальчики доставали оружие. Нет, сэр! Помню, стою я однажды в салуне старика Паркера. Прохладное было местечко. Пол поливали каждый час, и спрыскивали воздух, и повсюду лежали влажные опилки. От этого выпивка казалась гораздо вкуснее. У Паркера как будто все время была весна, даже когда на улице стояло жаркое лето. Ну вот, и выпивал там в этот момент молодой Митчелл. Тот самый парень, который выстрелил Питу Бруэру в спину. Он пил и рассказывал байки о работе грузчиком, с которой только что вернулся. Он заказал выпивку по кругу. «Плачу за всех парней», — говорит он. «Нет, не платишь», — говорит голос. Мы оглядываемся и видим Тима Лафферти, который только что вошел через ходящие ходуном двери. «Почему это не плачу?» — спрашивает Митчелл. «Не успеешь!» — говорит Тим. И они тут же выхватывают пистолеты, и едва я успел шагнуть назад, как две пули пролетели навстречу друг другу мимо моего носа. Ни один из них не промазал! Но Митчелл был застрелен насмерть. Так вот, в старые времена разговоров было столько, сколько нужно, прежде чем начать драться. Но сейчас… поглядите, как эти двое на улице треплются понапрасну, и ничего не делают. Смотреть противно!