Макс Брэнд - Возмутитель спокойствия

— Много скота за такие деньги не купить, — заметил я.

— Не купить, — согласился шериф. — Он купил ровно столько, сколько смог, теперь даже это немногое будет приносить ему реальный доход.

— Угу, — снова промычал я.

— Это все из-за моей старухи, — пояснил он. — Ей хочется, чтобы у нас тоже было свое хозяйство.

Затем он снова приподнялся.

— Ты чего? — спросил я.

— Послушай, куда это поперся этот паршивый мул? — обеспокоено проговорил шериф. — Да ещё и лошадей увлекает за собой.

— Наверное, учуял где-нибудь поблизости траву, — предположил я.

— Что-то очень быстро они идут, — засомневался он. — Ведь я же сам их стреножил. А так быстро стреноженные лошади…

Внезапно он вскочил на ноги.

— Господи Иисусе, — вскричал он таким жутким голосом, что от испуга по спине у меня пробежал холодок, — а путы-то перерезаны!

Услышав эту новость, я тоже мгновенно вскочил с земли, успевая заметить, как маленькая тень проворно вскочила верхом на лучшего мустанга шерифа, который начал быстро удаляться от нас сначала рысью, а затем переходя на галоп, увлекая за собой в поводу остальных животных, связанных общей веревкой. Последним в этой связке оказался мой ослик, который едва поспевал за лошадьми и сильно натягивал повод!

Я слышал, как из груди шерифа вырвался стон. Затем он схватил винтовку и принялся палить вслед удаляющемуся каравана.

Но все впустую. Впрочем, иначе и быть не могло. Стрельба при лунном свете — самое неблагодарное занятие. Все видно отчетливо, но только как будто на некотором удалении, и правильно проделать это расстояние не удается никогда.

Я знал, что он промахнется, и так оно и вышло.

Так что мне оставалось лишь с грустью взирать на то, как все наши средства передвижения стремительно скрываются из виду.

— Индейцы! — завопил я. — Теперь я, кажется, понимаю, почему вешают конокрадов!

— Индейцы! Как бы не так, — на удивление спокойно сказал шериф. — Это был Чип. Собственной персоной.

— Чип? — воскликнул я. — Чтобы Чип бросил меня вот в таком положении? Никогда в жизни!

— Как ты думаешь, кого он любит больше? — спросил шериф. — Тебя или Уотерса?

— Возможно, Уотерс ему и ближе, — сказал я, — но только он никогда не сыграл со мной такую злую шутку — да ещё посреди пустыни!

— Просто ты не знаешь, на что он способен, — возразил шериф. — А я знаю. Он ирландец, а ирландская кровь будет похлеще любой гремучей смеси. Во всяком случае, благородством там и не пахнет. Но я тоже ирландец. И до Студеных Ключей мы все равно дойдем!

Само собой разумеется, что медлить мы не стали. Если уж нам предстояло тащиться пешком через пески, которые при каждом шаге осыпаются под ногами дюймов на шесть, то не было смысла дожидаться, когда взойдет солнце и изжарит нас заживо. Уж лучше отправиться в путь, превозмогая усталость, чем изнемогая от невыносимой жары.

Мы самым придирчивым образом перебрали содержимое вещмешков, из всех пожитков оставляя при себе лишь одну винтовку, немного еды и седельную сумку с четвертью миллиона долларов наличными. И отправились дальше через погруженную во мрак и посеребренную луной пустыню.

Невозможно передать словами, какими обширными стали эти просторы после того, как мы лишились лошадей. Если эти пески и прежде казались мне бескрайними, то теперь занимаемое ими пространство, на мой взгляд, увеличилось раз в десять.

Мы брели вперед, и я слушал, как скрипит и осыпается у меня под ногами песок, и как скрипит и осыпается он под ногами шерифа.

Шериф же был на редкость спокоен. Время от времени он разражался краткой речью, но по большей части шел молча, стараясь беречь силы.

— Лет пятнадцать тюрьмы, — объявлял он время от времени. — Вот что он у меня получит. Я очень надеюсь, что этот гаденыш пропарится там весь срок от звонка до звонка, и с него каждый день будет сходить по сто потов, точно так же, как с меня сейчас. Надеюсь он там и кнута отведает. Будь проклята его жалкая шкура!

Я кивнул.

Чип мне очень нравился, но только если это и в самом деле его рук дело, то я страстно желал, чтобы он понес самое суровое наказание — и не когда-то в будущем, а в самое ближайшее время.

Мы брели вперед. Не знаю, многим ли из вас приходилось ходить по зыбучим пескам. Надеюсь, что подавляющему большинству все же посчастливилось избежать подобного испытания. Этот песок легче воды, и гораздо более текучий. На него невозможно поставить ногу без того, чтобы не увязнуть по колено. Так что приходится идти, выворачивая стопы ног наружу, чтобы увеличить таким образом площадь опоры. Но проку от этого все равно мало. Вы продолжаете вязнуть в песке, постоянно оступаетесь и скатываетесь назад. А если при этом вам ещё доверена какая-либо ноша, то при переходе через пески она становится тяжелее в десять раз.

Прошло ещё совсем немного времени, когда мы перестали переговариваться, и, стиснув покрепче зубы, продолжали идти вперед, мысленно желая вору, укравшему у нас лошадей — будь то Чип, индеец или ещё кто-нибудь — угодить в самое пекло.

И вот взошло солнце.

Оно не стало тратить время понапрасну, и немедленно обрушило на наши головы потоки тридцатиградусного зноя, и это было всего лишь начало. Стоило только его огненному оку показаться над дымкой, окутавшей горизонт, как оно в считанные мгновения раскалилось добела и продолжало припекать с утроенной силой. Вы вообразить себе не можете, как это солнце в пустыне начинает свою работу с утра пораньше и не сдает позиций до самого вечера, пока не скроется за горизонтом. Можно сказать, что оно палит прямо с бедра, не делая лишних движений, и продолжается это весь день напролет.

Вода в наших флягах закончилась ещё утром. Затем мы устроили короткий привал близ скал, и шериф несколько раз натужно сглотнул, чтобы облегчить сухость в горле и сказал:

— Дойти-то до Студеных Ключей мы дойдем. Но это будет нелегко.

Он оказался прав.

Вообще-то, он оказывался прав практически всегда, но только на этот раз он был прав, как никогда. Мы упрямо брели через пески, а солнце пригревало все сильнее и сильнее. Его лучи пронизывали ткань одежды и обжигали плечи. От солнечных ожогов по краям ушей появлялись волдыри, а кожа на носу начинала облезать. Время от времени я приподнимал свое тяжелое, широкополое сомбреро, чтобы впустить под него хоть немного воздуха и охладить таким образом голову. Но все напрасно. Получалось, что я просто выпускаю пар; движения же воздуха было совершенно не заметно.

И все равно я терпел и шел вперед. Когда приходится часто путешествовать по пустыне, то всегда можно припомнить какой-нибудь похожий случай, думая о том, что и тогда дорога казалась бесконечной, однако потом все закончилось благополучно.