Сергей Алексеев - Слово

– Не знаю я старых песен, княже, – признался игумен. – Молитвам с младенчества учен… А вот брата Кириллу кликну, он споет, коли твоя воля такая. Ныне перед Покровом епископ харатьи мне прислал, писанные старым письмом аще при Владимире Крестителе. Велел кириллицею переписать да поганые словеса исправить.

Игумен наклонился над кучей книг и поднял связку загрубевших серых харатий.

– Коли б татары не нагрянули, исполнили бы волю его, – продолжал Парфентий. – Теперь же в землю все пойдет… А писал здесь старец Дивей словеса хвалебные земле Русской и люду ее.

– Зови же песенника своего! – воспрял князь. Чернец вернулся без гусляра, однако гусли принес.

– Преставился он, от ран скончался, – объяснил чернец. – Некому ныне играть в обители…

Позвали монаха Кириллу, усадили его на лавку против князя, дали харатьи и гусли. Монах снял клобук 34, огладил седые волосы, перекрестился.

– По правленному петь али как писано? – спросил он игумена.

– Поправленному, – сказал игумен.

– Пой, аки писано! – не согласился князь.

Монах Кирилла взглянул на Олега, затем на игумена и запел.

И только загорелась душа князя от слова доброго, только ощутил он силу в измученном болью теле, как ворвался в трапезную воевода с темным свертком в руках. Упал перед князем, протягивая ему свою ношу, заорал, перекрикивая песню:

– Княже! Нет больше мочи! Детей малых пороками мечут! Вели бить супостата и самим умереть! А не будет твоей воли – самочинно пойду на поганых!

Взял князь сверток, откинул тряпицу и закачался. А монах Кирилла гуслей не оставил, лишь громче запел, и тесно стало голосу его в темных стенах трапезной.

Гибнет земля Русская! От мала до велика – всех людей изводят поганые. Вмиг представилось князю, как ворвавшиеся в монастырь татары бьют и крошат младенцев, которые спрятаны в кельях. А с погибелью детей и земля прахом рассыплется, ибо некому станет жить на ней и защищать ее. Коли уже дерево спасти нельзя, так пусть же корешок или веточка какая останется. А схлынет нашествие, уйдут поганые с земли Русской, и вырастет из былиночки новое дерево…

И лишь замерли струны гуслей – выпрямился Олег, сглотнул сбою кровь.

– Много ли младенцев в обители?

– Много, – вздохнул игумен. – Отроков токо до сорока будет, а младенцы-то и не считаны.

Князь завернул мертвое дитя тряпицей, подошел к послушникам, что рыли землю, оттолкнул одного и положил сверток в яму.

– А сколько коней осталось в дружине; воевода?

– И тридцати не наберется, – ответствовал воевода. – Вели открыть ворота, княже! Пешими пойдем на поганых!

– Годи, храбрый витязь… Я коней велю сей же час заседлать и у ворот поставить. Да чтобы стремена укоротили и веревки приготовили.

Игумен воззрился на Олега, сжал посох. Не узнать князя, ровно другой человек в трапезной очутился, и грудь его рана не печет, и кровь горлом не идет.

– А ты, Парфентий, скажи инокам, пускай выберут тридцать отроков мужского и женского полу поровну. И чтоб здоровые все были и телом, и умом. И пусть сведут их к воротам, в дорогу соберут. Дорога у них будет дальняя.

Воевода поклонился и вышел, но игумен волю княжескую исполнять не спешил, опустил белесые глаза, сжал губы.

– А пропустят ли отроков-то? – спросил он. – Экая туча кругом нас стала, зверю не пройти, птице не пролететь…

– Соберем всю дружину со стен, иноков да люд весь, который в обители прячется, дорогу станем в туче пробивать. Пробьем и выпустим отроков! Эй, кольчугу мне!

На зов прибежал оруженосец, подал кольчугу и меч с опояской.

– Пробьем мы отрокам дорогу, – согласился игумен. – Выпустим их во чисто поле… А отроки-то малые, неразумные. Унесут их кони твои, спасут животы им, а кто они, откуда пошли-знать и ведать не будут… Когда хоромина горит, не токмо детей спасать надобно, а и образа выносить.

Опустился князь на лавку, задумался. Рука сама нашарила крест нательный. Прилип, присох он к окровавленной груди, будто клещ впился.

– Коней мало, отче… Ужель детьми поступиться, абы иконы и книги спасти?

– Отроки-то легонькие, – заговорил игумен, ловя взгляд княжеский. – Вели на каждого коня вьючок приторочить. Да наказ дай отрокам, чтобы берегли их.

– Добро, – согласился Олег. – А в яме этой младенца схорони и других людей побитых.

Игумен, пристукивая посохом, засеменил к выходу, давать распоряжения. Олег взял в руки оставленные монахом гусли, струны потрогал – не звенят струны… Положив гусли на кучу книг и сносимых в трапезную икон, князь принял у оруженосца меч, выдернул его из ножен и, как был в рубахе, вышел на монастырский двор.

У ворот уже толпились защитники, в окровавленных одеждах, в исклеванных стрелами и саблями доспехах. Стонали раненые, выли женщины – матери отроков, собираемых в путь, бряцало оружие. Олег подозвал воеводу, велел собрать всех людей, чтобы пробить дорогу во вражьей туче.

– Хороша думка твоя, княже, да не пробить нам бреши! – взмолился воевода. – Татар кругом черным-черно и еще прибывают. Посекли бы уж давно наше войско и обитель приступом взяли, да, видно, позабавиться желают. Нам и осталось только – головы свои сложить!

– Выпустим отроков – и умрем! – гневно сказал князь. – Годи еще, воевода!

– Нет больше мочи терпеть! – зароптали в толпе. – Жен наших бьют, детей пороками мечут! Не пробить нам дорога!

Олег поднялся на стену, встал во весь рост, опираясь на меч. Видит – плотно обложило татарское войско, густо костры горят, на сколько глазу хватает-черным-черно, рев и гомон плывет от тучи ордынской. А за нею еще полыхает город Пронск и великий дым несется над землей.

И впрямь не пробиться сквозь силу поганую, как на большой реке и середины ее не достигнуть.

Заметили татары князя, орут, машут руками и смеются. Вывели из толпы связанных за шею женщин, на глазах князя сорвали с них одежды. Отвернулся Олег, стиснул зубы, сжал меч. И тут заметил, как мелькнула на стене фигура воина с мечом в руке. Не выдержал кто-то из дружинников, бросился в одиночку на супостата. Татары даже луков не подняли, гогочут по-своему и поджидают русского. И только он приблизился к вражьей стае, как взметнулось разом несколько сабель, зазвякало железо об железо, и не стало воина…

А голову его отрезали, зарядили в пороку и метнули назад, через стену.

– Ходи без меча! – крикнул толмач. – Башка целый останется – кумыс пить. Один башка кумыс пить не желаит!

Задохнулся от ненависти князь, взмахнул мечом и хотел уж крикнуть, чтобы открыли ворота защитники и пошли бы на татар сразиться до смерти, но увидел внизу отроков, готовых в поход, – охолонулся, отрезвел – сплюнул кровавый сгусток и спустился со стены.

Присмирели защитники у ворот, ждут последней воли князя. Лошади наготове стоят, к седлам вьюки приторочены. Парфентий с монахами суетится, последние увязывает. Оглядел князь снаряжение отроков, велел дружинникам снять с себя кольчуги и латы да обрядить в них детей, а к спинам еще и щиты привязать.