Сергей Алексеев - Слово

Он замолк. Дорога пошла под уклон, прицеп стало забрасывать, и вершины длинных лесин гулко застучали по земле. Скоро машина скатилась в лог и затряслась по лежневке.

Незадолго до сборов в экспедицию Анна случайно открыла журнал, не тонкий и не особенно толстый, один из тех, что предназначены для широкого круга читателей. В глаза бросилась ее фамилия, вернее, фамилия бывшего мужа. Юрий опубликовал новую повесть. Он уже стал не тот, что был, когда Анна училась на втором курсе: подающим большие надежды в литературе, разрабатывающим тему нравственности и психологии личности. Он уже оправдал надежды, вот только чьи? Его много публиковали, писали о нем, но никогда не спорили о его творчестве. Оно было бесспорным: красивые, мужественные люди строили ГЭС, вели НЭП, точили детали у станка, иногда отъявленные подлецы и проходимцы пытались им помешать, но безуспешно. А ведь Юрий хорошо знал жизнь, к тридцати успел поплавать с рыбаками, поработать с геологами на Таймыре и каменщиком на стройке. Помнится, много говорили о великих, об одержимых личностях, могли спорить целыми ночами. Тогда он и Анну считал одержимой. На третьем курсе она буквально заболела «Словом о полку Игореве», внезапно ощутив после школьной оскомины всю силу и величие древней поэмы. Болезнь эта осталась до сих пор, хотя Анна уже знала святую заповедь: если хочешь изучать древнерусскую литературу-не начинай со «Слова». Иначе все померкнет, как у. Данилы-мастера перед каменным цветком, и жизни не рад станешь.

Потом Юрий начал говорить, что для настоящей публикации нужно имя. Он принялся зарабатывать его, это имя, поехал на стройку и вдруг заговорил совсем другим голосом… Около года его носило по стране, случалось, приходили письма то с Дальнего Востока, то из Средней Азии. Анна, скорее по привычке, еще интересовалась его творчеством, читала газетные и журнальные рецензии – Юрия хвалили за положительного героя с крепкой жизненной позицией. В пятьдесят восьмом году он вернулся из странствий и осел в городе. В это время как раз произошла метаморфоза: ребята, которые когда-то начинали вместе с ним и о которых ни слова не было слышно, вдруг выступили с интересными и непривычными для тех лет произведениями. И тут же попали на зуб критике. Их ругали за «безнравственность» и «безыдейность» героев и отсылали учиться к нему, к Юрию. Юрий, когда был трезвым, отмалчивался, но, выпив, становился мрачным и многословным.

– Вранье все, – бурчал он. – Трепология, а не критика… А мужики мои-молодцы! – он тряс кулаком, стиснув зубы. – Молодчаги, парни! Я в литературе – часовой, они – ходоки. А часовой – это кто?.. Это труп, завернутый в тулуп… Ты меня понимаешь, Анна?

Она не понимала, хотя старалась понять.

– Да что с тобой говорить, – отмахивался Юрий. – Ты дальше «Слова» своего не видишь, слаще морковки ничего не едала…

Расставшись, встречались они случайно и редко. Анна без злости язвила, подшучивала над его известностью – он усмехался, помалкивал, на мгновение вселяя надежду, что внутри у него идет какая-то перестройка, борьба. Бросил пить, взялся вести литературный кружок при заводе…

И журнал с его последней повестью Анна открывала с этой же надеждой. Но там опять были красивые и праведные люди, и если случалась какая-то борьба, то только с силами природы…

После длинной лежневки дорога вышла в гору, и снова заплясали по обочинам молодые сосновые боры. Шофер Тимофей Жуков расслабился, утер потное лицо.

– Вот она какая штука – жизнь, – заключил он. – То трясет, аж сердце обрывается, то спать от нее охота… Ваши кержаки, макарихинские, вроде как брезгуют нами, старики, так те на улице отворачиваются, мол, вербованные мы… Ладно, вербованные, а что зазорного? Мы тут лес стране добываем!.. А ваши отгородились заплотами и живут, как мыши. Ну, бывает, гуляем мы. Так на кой ляд мы живем, работаем? И давай разберемся, от кого пользы больше?.. Нет, что ваши работать умеют – тут ничего не скажешь. Чертоломят-дай бог, и аккуратные… Но уж больно какие-то робкие в жизни. Ни тяти, ни мамы…

– Гордые, – сказала Анна, – степенные.

– Чего?.. Ерунда, – отмахнулся шофер. – Вот у нас в общаге картина висит-»Боярыня Морозова». Говорят, тоже кержачка… Так она гордая была, по глазам видно. И ты тоже гордая. Ишь как глаза-то горят! Не отворачивайся, вижу… Ну, боярыню-то спалили на костре…

– Голодом в земляной тюрьме уморили, – поправила Анна.

– Пускай так, уморили, – согласился Тимофей Жуков. – Это вам видней… А у нынешних кержачков тоска в глазах, пугливые они, пришибленные. Разве можно сейчас так-то жить?

«Угораздило же меня, – с досадой подумала Анна. – Теперь придется защищать старообрядцев…»

Однако шофер ответа не требовал. Видно, ему просто хотелось поговорить, поразмышлять вслух и скоротать дорогу. Между тем лесовоз выскочил на простор, и впереди блеснуло озеро. Жуков остановил машину и, прихватив ведро, сбегал за водой.

– Гляди сюда, – сказал он, долив радиатор и забравшись в кабину. – Мы с тобой сейчас двое, никого нету. Я возьму тебя, голубка, в охапку и унесу в кусты. Ну?.. А чтоб молчала, я тебя в озеро. Обод вон на шею – и на дно.

Анна покосилась на пол кабины, где удобно, почти под рукой, лежала рукоятка. Он перехватил ее взгляд, засмеялся:

– Да я пошутил, перестань! Тебя куда подбросить-то? Тут за поворотом Останино будет.

– На пристань.

– А, так ты еще дальше нацелилась! – удивился Жуков. – Да… И как тебя только старикан твой отпускает? Я б такую и шагу от себя не отпустил.

– Он отпускает потому, что верит, – удовлетворенно сказала Анна.

– Раз бы ему роги навесили, так на веревке держал бы, – невесело; для себя, пробурчал шофер.

– Что?

– Да я так, – отмахнулся Он и замолчал до самой пристани.

Он сделал крюк, завернув к причалу, притормозил у лестницы, сходящей к зеленому бараку.

– Прошу, мадам.

Анна вышла из кабины, ступила на лестницу/Шофер, стоя на подножке, смотрел ей вслед.

– А ты, девочка, ох не простая-а, – протянул он. – Помается еще старикан с тобой.

Анна сбежала на несколько ступеней, повернулась..

– Рога береги! – сдерживая смех, бросила она. – Спаси тебя Христос!

– Чего? – не понял он. – Чего Христос-то? Вытертые, скрипучие ступени мелькали под ногами так, что рябило в глазах…

В райцентр Еганово Анна добралась лишь к вечеру на следующий день.

Начальника милиции Глазырина она разыскала на милицейской конюшне. Засучив рукава зеленой, с погонами майора, рубахи, он ощупывал вздувшееся брюхо лошади, распластанной на полу, и морщился.

– Да, пропадет кобылка… Ну-ка, бегом сюда ветеринара! – приказал он мужику с шилом в руках, видимо, конюху. – Я тебе за эту кобылу шкуру спущу, понял? И ветеринару!