Сергей Алексеев - Слово

– А чего они ходят – знаешь ли?.. Скверну и порчу наводить пришли, избу твою поганить, – Леонтий отвернулся. – А ты их пригрела, книги даешь читать…

– Мне мой Кирилла сказывал: коли пришли к тебе люди – прими, не отказывай, – заметила Марья. – Что же им, в лесу ночевать? Травой кормиться?.. Мы поморского толка, нам вера позволяет всяких людей привечать. Коли с добром люди идут – гнать, что ли, их?

– Неведомо тебе, Марья, какие они, – мягко сказал Леонтии. – Душа твоя слепа, потому и глаза незрячи. А я вижу: антихристом посланы твои странники! Истинно доверю! – Он перекрестился на иконы.

– Что же мне делать-то, Леонтий? – растерялась Марья. – Отказать неудобно. Я ж Анну проводила Тимофея искать…

– К иконам не допускай, книги читать не давай, – наставлял Леонтий. – И разговоров всяких не веди с ними. Они к тебе с разговором, а ты молитву в уме твори, отгоняй беса.

Марья поджала губы, вздохнула тяжко.

– Не отбивайся от Божьего стада, Марья, – странник встал. – Мне пора идти… С Петровичем-то, слыхала, что они сделали? Убить хотели. Топором по голове саданули, старик теперь мается, лежит.

– Так не нарочно же, – вступилась было Марья и замолчала.

Леонтий вышел во двор, посмотрел, как Иван колет дрова, заглянул на летнюю кухню.

– Книгу придется освятить, – сказал он, заворачивая Четьи-Минеи в полотенце. – Негоже оскверненную книгу в доме держать… И дрова потом – тоже. Приду к тебе, Марья, тогда и освящу. Не то всю зиму сатанинским теплом греться будешь… Не забывай, о чем мы беседовали, Марья.

Он поклонился ей и, сутулясь, пошел со двора. Марья стояла у калитки, сцепив руки на животе, и думала, что надо было бы полотенце-то взять, что же он, странник-то, и полотенце уносит? А оно старинное, еще с Поморья вывезенное.

– Кто это такой приходил? – спросил Иван, облокотившись на калитку.

– Странник он, – проронила Марья, глядя на сверток под мышкой у Леонтия. – Люди сказывают, откуда-то послан проверить, как мы тут живем, молимся ли… Божественный он человек. Чуть на порог – и уж на колени, к образам… Токо вот, – она замялась, – чудно мне. На чужие иконы-то у нас молиться нельзя. А он молится…

Леонтий пропал за поворотом улицы, и Марья встряхнулась, заморгала виновато, не зная, куда деть руки. Иван содрал с себя пропотевшую рубаху, швырнул ее на плетень и, схватив колун, начал крушить вязкие комлевые чурбаки…

Начальник милиции посоветовал Анне подождать дня три-четыре, пока он сделает телеграфный запрос в областной паспортный стол и отдел исправительно-трудовых учреждений. Если Тимофей живет на территории области либо находится в колонии, то ответ придет быстро, и тогда Анна сможет вернуться в Макариху уже с адресом Тимофея Белоглазова. Поэтому она отложила визит к Власову на следующий день, а вечером отправилась на почту звонить Аронову. Связь была плохая, в трубке шипело, стучало, сигналила морзянка, но и сквозь этот шум Анна слышала только длинные гудки: к аппарату в отделе никто не подходил. Тогда она попросила набрать номер домашнего телефона Аронова, но и там не отвечали.

«Куда же он пропал? – думала Анна. – Уехать со своей одышкой он никуда не мог. Да и странно, отдел будто вымер. Екатерина Ивановна обычно допоздна сидит…»

Домашний телефон не ответил и утром, но зато в отделе откликнулась Екатерина Ивановна.

– Ну как вы там? Живы, здоровы? – спрашивала она бесстрастным от помех и механического искажения голосом. – Все ли у вас ладно? А то мы тут волнуемся, переживаем…

– Где Михаил Михайлович? – кричала в трубку Анна. – У нас все в порядке! Дайте Михаила Михайловича!

– Они тут теперь редко бывают! – сообщила Екатерина Ивановна. – Они сейчас целыми днями по городу ездят, по начальству ходят. Все книги выручают! У этого, у Гудошникова!

– Ладно, я ему письмо напишу! Вы поняли? Письмо!

– Поняла, поняла! Ты, Аня, и домой напиши! А то мать недавно приезжала! Говорит, пропала куда-то!

Анна положила трубку и тут же, попросив на почте бумаги, села писать матери. Расписывать свои походы и несчастья не стала, чего доброго, напугаешь еще кержаками.

У нее представления-то о них литературные: фанатики, полудикие, полоумные лесные люди, которые не то что посторонних, а и себя на кострах и в избах живьем жгут. Рассказала, что поехала на лето в деревню за фольклором (мать знала, что это такое, по летней практике дочери), вернется в августе и сразу приедет домой в отпуск.

С почты она пошла к Власову. Это было интересно и неожиданно: появился старообрядец, который неизвестен даже самому Гудошникову, причем с таким фантастическим обилием книг. Однако внутри она чувствовала сомнение. Туг что-то было не так. Либо начальник милиции ошибся и принял за старинные книги какую-нибудь макулатуру, либо он склонен к преувеличению. Ведь вон как ругался и переживал за свою кобылу, а все обошлось, как в комедии: кто бы мог подумать, что кобыла ест сети?

Возле ворот дома, указанного встречной женщиной, Анна остановилась и, прежде чем постучать, глубоко вздохнула, прикрыла глаза…

На стук из избы вышел мужчина лет шестидесяти, лицо покрыто клочковатой черной бородой, на ногах опорки от валенок.

– Заходи, заходи! – весело позвал он. – Чего стучишь-то? Пришла – заходи!

Анна поздоровалась и спросила Власова.

– Я и есть Пимен Аверьяныч, – ответил хозяин, разглядывая гостью. – Заходи в избу. На дворе-то нынче ишь как печет!

«Неужели вчера начальник милиции предупредил? – шевельнулась мысль. – Как родню встречает…»

Власов пододвинул ей тяжелый табурет, пригласил сесть, а сам устроился на лавке у окна. В избе Пимена Аверьяновича было прохладно и пусто. Огромная русская печь с полатями, стол под вытертой и изрезанной клеенкой, лавки вдоль стен и полка, занавешенная пестрой ситцевой тряпкой, – вот и вся обстановка. Да еще из-за печи торчит высокая спинка деревянной кровати.

Анна украдкой осмотрела стены, углы: даже икон нет…

Власов сидел вполоборота к ней и поглядывал в окно, ерзая на лавке, словно нетерпеливо кого-то поджидал. Надо было начинать разговор, но Анна вдруг ощутила, что не знает, с чего начать. Тут не в Макарихе, у Марьи Белоглазовой, тут самой надо задавать вопросы…

– Откуда будете-то? – наконец спросил Власов совершенно равнодушно и будто невзначай.

– Из города я приехала, – ответила Анна, прислушиваясь к своему голосу. Казалось, говорил кто-то другой, она лишь открывала рот…

– Да-а, – протянул Пимен Аверьяныч и заерзал еще сильнее, по-прежнему косясь в окно. – И в городе у вас такая жарынь стоит?

– Жарко, – сказала она, чуя легкий озноб между лопатками.

– Во-во! – подхватил Власов. – Кругом, сказывают, нынче так… В газетах вон пишут тоже, будто в Бангладеш жара стоит, все колодцы пересохли…