Сергей Алексеев - Слово

– Значит, мальчишки не хотят сдаваться?

– Я пытался, – сказал немец. – Я просил их, объяснял, что национальные ценности – это вечные ценности, а Гитлер уже разбит и нет больше фашистской Германии… Нет смысла сопротивляться… Можно только погубить все, потому что русские начнут бомбить… Но мальчики глухи к слову. Они понимают лишь речи Гитлера и Геббельса…

– А где вы были со своими словами, когда ваш Гитлер приходил к власти? – вмешался Зайцев. – Молча сидели?

– Кончайте риторику, лейтенант, – поморщился Муханов, – Сейчас нам не до этого… Спроси у него: кто-нибудь видел, когда он уходил из зайка?

– Нет-нет, – по-русски забормотал немец. – Я ушель тайно. Никто не видаль.

– Понятно, – проронил Муханов. – Но сейчас, видимо, вас уже хватились и ищут?

Перебежчик вопроса не понял, взглянул на Зайцева – тот перевёл.

– Меня не ищут, – оживляясь, заговорил немец. – Я четыре дня просидел в комнатах, где хранятся картины, книги и прочие бумаги… Я там читал… Я понял, какие это ценности… Он опять, товарищ полковник, про ценности…

– Кто же командует ротой? – спросил Муханов. – Один гауптман Вайсберг?

– Он говорит, что и Вайсберг не командует, потому что он пьет… Больной… И играет в фюрера.

– Какие у вас отношения с Вайсбергом? – спросил Муханов.

– Офицерам надоела война, – перевел Зайцев. – Отношений никаких нет… Каждый занимается своим делом и ждет конца войны… Во! Есть один русский… Аришин… Ага, видимо, из власовцев… Он думает, как убежать к американцам… Офицеры не командуют… Солдаты, мальчики… Гитлерюгенд стреляют сами, у них приказ Гитлера… Ну, понес опять! – переводчик махнул рукой.

– Вайсберг может управлять своими солдатами? – Муханов глядел в глаза перебежчику. – Или они никому не подчиняются?

– Вайсберг – да, да! – закивал немец, не дожидаясь перевода. – Он маленький фюрер… Бог! Они слушайся Вайсберга! Он играль с мальчик, обман!

– Понятно, – бросил Муханов. – Слушайте меня внимательно, Зайцев, и переводите точно… Сейчас вы, Отто Фрас, вернетесь назад, в замок. Тем же путем, как пришли. Вы придете к Вайсбергу и убедите его вывести гарнизон из замка. Пусть он говорит, что это приказ Гитлера или его собственный – как хочет, но чтобы этих мальчиков в замке не было.

Немец слушал внимательно, не моргая, и на его стариковских щеках проступал румянец.

– Пока еще есть возможность покинуть замок, – продолжал Муханов, – утром ее не будет, и тогда мы начнем обстрел… Сейчас еще можно спасти замок и все, что в нем находится. Заодно можно спасти и ваших… мальчиков.

– Но Вайсберг может меня не послушать! – немец подался вперед. – Я не военный человек… фольксштурм… Вайсберг не любит дилетантов… Он смеется надо мной…

– Объясните ему ситуацию, расскажите, наконец, о ценностях, которые могут погибнуть, – Муханов по-прежнему смотрел ему в глаза, и казалось, что немец понимает его без переводчика. – Но если ему все равно, что станет с немецкими национальными ценностями и с ценностями других народов, пусть он спасает своих солдат-мальчиков. От смерти. Объясните Вайсбергу, что игра в фюреров кончилась. У него наверняка тоже есть дети.

– Он все понял, – перевел Зайцев. – Он готов идти назад… Спрашивает, говорить ли Вайсбергу, что он был у русских? То есть у нас?

– Все зависит от обстановки, – коротко ответил Муханов. – Если это поможет спасению культурных памятников – говорите. И помните: к пяти утра замок должен быть оставлен гарнизоном.

Перебежчик вскинул голову, сухое лицо его закаменело на секунду, потемнело, отчего седина стала еще ярче. Он вздохнул, видимо, решаясь на что-то, и осмотрелся в поисках каски…

Муханов поднялся наверх. Из замка постреливали, но, похоже, уже устали от стрельбы. Осветительные ракеты с шипом раскраивали небо, и в их свете замок казался еще выше и красивее. Подавить огневые точки противника не составляло особого труда и ночью и днем. Хоть с земли – из орудий, хоть с воздуха. Тем более, если замок начинен снарядами…

У входа на каменных ступенях сидели несколько офицеров и Глотов. Комбат объяснял задачу. При появлении Муханова все встали.

– Приказ командира дивизии – утром замок взять, – не дожидаясь вопросов, сказал Муханов. – Начало атаки – пять часов утра.

– А артподготовка? – спросил Глотов. – Чтобы подавить их, надо…

– Насчет артподготовки, капитан, уточните у своего командира полка, – отрезал Муханов. – И никакой самодеятельности.

– Я своих людей, товарищ полковник, в конце войны губить не буду – упрямо сказал комбат. – Немцы там сидят, как собаки! Это же не люди… Это… Эти недоноски! Человеческого языка не понимают!.. Наших и так уже трое убитых и пять ранено… Да двух танкистов…

Из замка ударила гаубица. Снаряд разорвался в кронах деревьев, и на мгновение парк озарило, словно светом молнии. Секунду спустя с треском упало дерево…

– Послушай, Глотов, – Муханов старался разглядеть лицо комбата, но, кроме поблескивающих в темноте глаз, ничего не увидел. – Ты в чем пытаешься меня убедить? В том, что нельзя понапрасну водить людей на смерть в конце войны? Так я это без тебя знаю.

– Да нет, товарищ полковник. Я хотел сказать, из всей этой затеи ничего не выйдет, – Глотов сердито, по-мальчишески, засопел. – Эти щенки не сдадутся, знаю я их! Им головы так заморочили!.. Да что там говорить!.. Сейчас самое время для атаки, товарищ полковник! Они немножко выдохлись, спать хотят… Сейчас бы батареей беглый огонь, а я своих поднял. Как миленьких бы взяли!

– Ты знаешь, капитан, что такое детонация? – спросил Муханов.

– Так точно, знаю.

– Замок начинен снарядами, это все равно что по вагону с боеприпасами стрелять… А в замке – исторические ценности.

– А они наши ценности пожалели? – вмешался молчавший до этого командир батареи. – Они, гады, из Ясной Поляны конюшню сделали, дом Чайковского разграбили… А мы должны ихние замки жалеть? У них – гордость нации, а у нас нет!.. Сами еще орут – русские варвары! Цивилизованные нашлись…

– Между прочим, там – и наше добро, – Муханов кивнул на замок. – Там исторические памятники, наворованные в России. Так что мы в первую очередь свое спасаем. Это же часть нашей истории, часть России.

– Без пушек мы в этом парке до конца войны просидим, – проворчал Глотов, отвернувшись. – А на пулеметы идти… Я, товарищ полковник… В общем, я на войне только понял, почему мертвым глаза закрывают. Потому что живым всегда стыдно… смотреть в глаза. Даже в мертвые… А я в них за три года во как насмотрелся! – Он полоснул себя ладонью по горлу и замолчал.

Муханов сел на каменную ступеньку, привалился плечом к стене.

– Тебе двадцать-то есть, капитан? – спросил он.