Уилбур Смит - Птица солнца

Над озером в великолепии золота и пурпура встал великий Баал, на горизонте зарозовели утесы и башни Опета.

По привычке Хай встал, расставил руки в знаке солнца и открыл рот, чтобы запеть хвалу Баалу.

И вдруг затрясся от гнева. Гнев вздымался в его душе, ненависть обжигала, в погребальном костре гибла его вера.

— Будь проклят! — закричал он. — Чего еще ты хочешь от меня, пожиратель плоти? Долго ли мне еще быть твоей игрушкой? — Сжав кулаки, он погрозил ими восходящему солнцу, лицо его исказилось, на спутанную бороду хлынули слезы. Он пошел к озеру. — Когда же ты насытишься, убийца? Сколько еще невинных погибнет, прежде чем ты утолишь свою чудовищную жажду крови? — Он опустился на влажный песок, и волна плеснула на него. — Я отвергаю тебя! — кричал он. — И тебя, и твою кровожадную подругу. Ничего больше не хочу от вас, я вас ненавижу. Слышите? Я вас ненавижу!

Он замолк и склонил голову. Вокруг журчала вода. Немного погодя жрец зачерпнул из озера и вымыл лицо. Потом встал и пошел к хижине. Им владело чувство освобождения, то спокойствие, какое следует за бесповоротным решением. Он больше не жрец.

Он съел кусок копченой рыбы, выпил чашу озерной воды и снова начал работу над свитком.

Снова он писал о Танит, стараясь припомнить звуки ее голоса, каждую улыбку и хмурое выражение лица, то, как она смеялась и как держала голову, точно хотел в своих словах дать ей бессмертие, точно знаки, вырезанные в неистребимом золоте, могли дать ей жизнь на следующую тысячу лет.

В какой-то миг он поднял голову от свитка и увидел, что день догорает и длинные тени пальм расчертили берег, делая его похожим на полосатую тигриную шкуру. И снова склонился над золотым листом и продолжил работу.

Снаружи зашуршал песок под чьими-то ногами, темная тень загородила свет.

Хай поднял голову. В двери стоял Ланнон Хиканус.

— Ты нужен мне, — сказал он.

Хай не ответил. Он сидел над свитком и, моргая, смотрел на Ланнона.

— На этом острове ты пообещал, что никогда не покинешь меня, — негромко продолжал Ланнон. — Помнишь?

Хай смотрел на него. Видел глубокие борозды заботы и страдания, ввалившиеся глаза в темных кругах на изможденном лице. Землистую кожу и старческое серебро в бороде и на висках. Полузалеченные и свежие раны, кровоточащие сквозь повязки. Он видел человека, доведенного до предела усталостью и отчаянием, в чьем горле стоял горький вкус поражения.

— Да, — сказал Хай, — помню. Он встал и подошел к Ланнону.

Они вернулись в Опет рано утром. Всю ночь они просидели у костра в хижине Хая и проговорили.

Ланнон рассказал о ходе кампании и состоянии нации. О каждой битве, о каждой уловке врага.

— Я очень рассчитывал на боевых слонов. И зря. Мы потеряли их в первой же стычке. В них бросали копья, смоченные ядом, взятым у бесчисленных пчел. Я узнал у пленника, что они выкуривали сотни ульев и тщательно выдавливали яд у каждой пчелы. Боль сводила раненых слонов с ума. Они бросались на наши рубежи, и нам приходилось убивать их. К тому же там появились хорошо обученные атлеты, — они, точно заправские акробаты, вскакивали на спину слонам, подброшенные товарищами, убивали погонщиков, а потом ударяли зверя в основание шеи.

— Это моя вина, — сказал Хай. — Я рассказал ему о такой тактике. Ее применяли римляне против слонов Ганнибала. Он не забыл ни слова из того, чему я его учил.

Ланнон продолжал рассказывать о победоносных сражениях, истощавших силы Опета, об отступлении перед черными ордами, о растущем отчаянии в легионах, о дезертирстве и мятежах, о гибели большей части флота и перекрытом канале.

— Сколько кораблей осталось?

— Девять галер, — ответил Ланнон, — и много рыбачьих лодок.

— Достаточно, чтобы перевезти всех на южный берег озера?

— Нет. — Ланнон покачал головой. — Недостаточно. Они говорили всю ночь, и в темные предрассветные часы

Ланнон задал вопрос, который весь вечер вертелся у него на языке. Он знал, что Хай ждет этого.

— Почему ты покинул меня, Хай? — негромко спросил Ланнон. Если Хай верит, что тот ничего не знал о его отношениях с ведьмой, если считает, что выбор жертвы был случаен, Ланнон должен изображать неведение.

Хай задумался, и костер снизу осветил его лицо, оставив глаза в темных ямах.

— Ты не знаешь? — спросил он, внимательно глядя на Ланнона.

— Знаю только, что ты выкрикнул имя ведьмы и исчез.

Хай продолжал рассматривать лицо Ланнона в свете костра, ища следов вины, признаков обмана. Их не было. Лицо Ланнона оставалось усталым и напряженным, но бледно-голубые глаза смотрели открыто и пристально.

— В чем дело, Хай? — настаивал он. — Я все время над этим размышляю. Что погнало тебя из храма?

— Танит. Я любил ее, — сказал Хай, и выражение лица Ланнона изменилось. Он долгие секунды смотрел на Хая, пораженный, пришедший в ужас.

— О мой друг, что я тебе сделал? Я не знал, Хай, не знал.

Хай отвел взгляд и вздохнул.

— Я тебе верю, — сказал он.

— Моли Баала простить меня, Хай, — прошептал Ланнон и сжал плечо Хая, — за то, что я причинил тебе горе.

— Нет, Ланнон, — ответил Хай. — Я никогда больше не буду молиться. Я утратил свою любовь и отрекся от богов. У меня ничего не осталось.

— У тебя остался я, старый друг, — сказал Ланнон, и Хай застенчиво улыбнулся.

— Да, — согласился он, — ты остался.

Они перенесли золотые свитки и топор с грифами туда, где терпеливо ждали Бакмор и команда рыбачьей лодки, и рано утром приплыли в Опет.

Легионы приветствовали их, царя и жреца, и Хай почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза.

— Я не заслуживаю этого, — прошептал он. — Я покинул их. Мне следовало быть с ними.

Хотя два легиона были составлены из остатков прежних девяти, Хаю показалось, что основа войска — легион Бен-Амона. Повсюду ему из рядов улыбались знакомые лица. Он останавливался поговорить, стараясь, чтобы голос звучал бодро, замечал помятые доспехи и грубо перевязанные раны, полузажившие или воспаленные.

Он видел, насколько солдаты обессилены — и телом, и душой. Улыбались они недолго, и приветствия звучали хрипло, но они были готовы к борьбе и не утратили боевой дух. Им повезло: эпидемии, бич осажденных армий, пока не затронули их. Интересно, что когда передвигаешься с места на место без долгих привалов, не успевая загрязнить воду и накопить груды отбросов, болезнь обходит тебя стороной.

На берегу озера в лагере находились двадцать шесть тысяч человек, и это были храбрые воины. Обходя их ряды, Хай чувствовал, как в его душе растет уверенность, как ее согревает надежда. Возможно, с такими силами еще можно чего-нибудь добиться.

В полдень Ланнон и Хай пообедали с военачальниками. В непосредственной близости от кладовых Опета не было недостатка в зерне и мясе, и они пировали и пили за здоровье друг друга, а солдаты наслаждались двойной порцией вина, которую распорядился выдать Ланнон. После трапезы Ланнон разрешил прийти в расположение войска женам. Обычно это дозволялось после победы, а не перед битвой. Тысячи женщин устремились из города в лагерь, многие из них жены на один день — и не одному солдату.