Висенте Паласио - Пираты мексиканского залива

— Уж не влюблены ли вы? — сказала девушка, прямо переходя к делу.

— Кто в молодости не влюблен, сеньора? — возразил дон Энрике, уклоняясь от удара.

— Возможно, это болезнь молодости. Но, очевидно, либо я не молода, либо принадлежу к особой породе. Я не знала еще этой болезни.

— Это почти невозможно, сеньора.

— Поверьте мне.

— Вы так прекрасны, так умны, окружены таким поклонением!..

— Уж не стихами ли вы заговорили?

— Сеньора, если правда — это поэзия, то я говорю стихами.

— Вы грезите.

— Я говорю то, что вижу и чувствую…

— Сегодня вечером вы слишком любезны.

— Сегодня вечером я говорю то, что думал не один вечер.

— Это правда?

— Клянусь.

Донья Ана бросила на Энрике взгляд, полный огня, и он ответил ей таким же пылким взором. С этого часа их отношения становились все ближе. Донья Ана не переставала нежно улыбаться другим своим обожателям, дон Энрике также не упускал случая поухаживать за другими дамами, но все видели в этом лишь дань старым привычкам; было ясно, что из любви или из тщеславия дон Энрике и донья Ана хранят верность друг другу.

В конце концов все кругом поверили, будто два эти существа преданы друг другу навеки и дело близится к свадьбе.

Мать доньи Аны звали донья Фернанда. Она так гордилась красотой и любовными победами своей дочери, что ей никогда не приходило в голову остановить ее. Донья Ана стала полной хозяйкой в своем доме, она всегда поступала, как хотела, и матери оставалось лишь сопровождать ее на вечеринки и развлечения.

Любовь Аны и дона Энрике несказанно обрадовала донью Фернанду: выдать дочь за наследника рода Торре-Леаль казалось ей высшим счастьем. Хотя почтенная сеньора никогда не говорила с дочерью о подобного рода делах, на этот раз она решила посоветовать ей добиваться заключения брака, надеясь своей опытностью помочь красоте и соблазнительности Аны.

Однажды вечером, оставшись с дочерью наедине, донья Фернанда приступила к делу.

— Дочь моя, — сказала она, — возможно, мои слова покажутся тебе странными, ведь до сих пор я никогда не вмешивалась в твои дела. Но в нынешних обстоятельствах благоразумие и долг велят мне быть твоей советчицей.

— Вот чудо, матушка! А главное, вы поздно спохватились. Кажется, я уже совершеннолетняя и приобрела достаточный опыт в жизни!..

— Даже к старости, дочь моя, жизненный опыт не бывает достаточным. Послушай, далеко ли зашли твои отношения с доном Энрике?

Ана с удивлением посмотрела на мать, слегка раздосадованная этим неуместным допросом.

— Не удивляйся, — продолжала донья Фернанда. — Ты моя дочь, и я желаю тебе добра. Именно в отношениях с доном Энрике ты должна соблюдать величайшую осторожность.

— Уж не думаете ли вы, матушка, что я ребенок, которым Энрике может играть по своей прихоти?

— Нет, надеюсь для этого ты слишком умна. Я боюсь не того, что он посмеется над тобой, а того, что у тебя не хватит ловкости заставить его жениться.

— Да я об этом даже не думала.

— Вот в том-то и беда, об этом я и хотела поговорить с тобой.

— Так поговорим, матушка.

— Ана, ты молода и красива, живя со мной, ты ни в чем не нуждаешься, а в тот день, когда я умру, ты станешь очень богата. Но одинокая женщина не может занять достойное место в обществе. Мы, женщины, рождены, чтобы выходить замуж. Ты тоже должна иметь мужа, и я не вижу никого, кто подходил бы тебе больше, чем граф де Торре-Леаль.

— Он еще не граф.

— Но будем им, и очень скоро. Теперь перейдем к главному: говорил ли он тебе когда-нибудь о супружеских узах?

— Никогда. Он говорил только о любви. Разве этого не достаточно?

— Вот они, молодые люди! Наплетут вам нежных слов, а вы и довольны…

— Да что же я могу сделать, если он не думает о женитьбе?

— Заставить его, заставить.

— Но как?

— Ты призналась, что любишь его?

— Да, матушка.

— Потому-то они так ветрены! Никаких препятствий, никакой борьбы! Все течет легко, как вода в ручейке, все само идет им в руки…

— Но, матушка!

— Потому-то так трудно теперь уберечь девушку. В мои времена, дочь моя, «да» говорили лишь в ответ на предложение руки. Мы были очень благоразумны…

— Полно, матушка, меня не проведете. Я уверена, что и вам моя бабка говорила то же самое, и сама она слышала те же слова от своей матери…

— Поступай как хочешь, но я говорю тебе истинную правду.

— Ладно, пусть так. Но что же вы мне посоветуете теперь, когда дон Энрике уже добился взаимности без всяких условий?

— Посмотрим, посмотрим. Чтобы распалить его страсть, нужно поставить перед ним непреодолимые препятствия, но это уже должна делать не ты, а я.

— Вы?

— Да, я. Скажешь ему, что я против вашей любви, так как узнала о его легкомыслии. Скажешь, будто я пригрозила, что скорее заточу тебя в монастырь, чем соглашусь на ваш брак.

— Но если он ничего не говорит о браке…

— В таком случае я первая заговорю об этом, понимаешь? И слово, которое ты вложишь в мои уста, а он услышит от тебя, сразу направит ваши отношения по другому пути.

— А если это охладит его любовь?

— И не думай! Ты не знаешь мужчин. Возможно, вначале ему это не понравится, но потом страсть в нем вспыхнет еще жарче. А кроме того, скажу тебе по секрету, дон Хусто, брат доньи Гуадалупе, сообщил мне, будто Энрике уже начинает скучать.

— Боже мой! Матушка!..

— Вот что случается, когда нет никаких препятствий, этому я и хочу помешать. Ты только верь мне и делай все, что я говорю, тогда сама увидишь…

— Хорошо, матушка, я на все согласна.

— Теперь запомни хорошенько: я — самый лютый враг вашей любви, и я запрещаю тебе видеться с ним. Почаще плачь, назначай ему свидания в самое неподходящее время, делай вид, что дрожишь и боишься. Едва увидев его, убегай, проговорив второпях: «Уходите, ради бога, уходите, дон Энрике, сюда идет моя мать! Мы погибли!»

Ана весело расхохоталась при одной мысли о предстоящей комедии. Таких любовных приключений у нее еще не было, и все показалось ей очень забавным.

— Но, — продолжала донья Фернанда, — иной раз я не буду пускать тебя на балы и прогулки…

— Ах, матушка, какая досада!

— Это необходимо. Иначе он ничему не поверит, а мы ничего не выиграем.

— Очень жаль!

— Нередко я буду запирать тебя, и ты не будешь видеть ни его, ни кого другого. Тогда можешь послать ему письмо, полное отчаяния и любовных жалоб.

— Да ведь я едва умею написать свое имя, и это ужасно, потому что и вы пишете не лучше.

— Пустое. Я-то не сумею, но верный друг, хотя бы тот же дон Хусто, который обещал во всем помогать мне, напишет все, что нужно. А не то попросим отца Хосе из монастыря кармелитов.

— Нет, лучше уж дон Хусто. Ведь фрай Хосе мой духовник, и мне придется нелегко.