Пьер Бенуа - Дорога гигантов

Когда я уже хотел уходить, Антиопа схватила мою руку. Голос у нее прерывался.

— Что бы вы потом обо мне ни узнали, поклянитесь, что вы не будете меня обвинять.

Она вся дрожала, в глазах была мольба. Значит, она смутно чувствовала, что я угадал ее унизительную тайну. Мог ли я все еще винить ее? Напротив, не воспользоваться ли случаем, который она так нежданно мне дала, и не положить ли конец тому отвратительному ложному положению, в котором живу я вот уже месяц? Да, наступила минута сказать Антиопе всю правду. В конце концов, если я лгал, если выдавал себя за другого, — сделал я это лишь для того чтобы увидать ее. Может ли женщина не понять этого, остаться равнодушной? И вместе с тем я приобрету свободу, я получу возможность открыть тот отвратительный союз, который связывал меня с подставным доктором Грютли. Я разрушу угрозы, готовившиеся с этой стороны.

— Выслушайте и вы меня, — сказал я ей, и сам задрожал от невероятного волнения, — выслушайте. Предположите, что кто-нибудь воспользовался не принадлежащим ему именем, чужим званием...

Она резко вырвала свою руку.

— Замолчите, — прошептала она.

С ужасом глядел я на нее.

— Предположите... — попробовал было я продолжать.

— Замолчите! — повторила она, и от звука ее голоса я весь похолодел.

Она шаталась, прислонилась спиной к двери, скрестила руки.

— Молчите! Молчите!

Я сделал движение, чтобы взять ее руку, она стремительно отворила дверь и убежала к себе в комнату. Я остался один в коридоре.

За завтраком мы читали ответы, полученные профессором Генриксеном, например, ответы канцлера Горчакова и кардинала Рамполлы.

Кроме того, полковник Гарвей сообщил нам письмо сенатора Баркхильпедро, еще раз извинявшегося, что не приехал. Ему пришлось побывать в разных местах, чтобы добыть необходимые для работ документы. На конверте был штемпель Монте-Карло.

— Сегодня — 15 апреля, — сказал полковник Гарвей. — Будет ли он здесь к пасхальному понедельнику? Не смею на это надеяться. Осталось всего восемь дней!

«Еще целых восемь дней!» — подумал я.

Когда завтрак кончился, д-р Грютли, сильно хромавший, попросил меня помочь ему подняться наверх, в его комнату. Страх, который он внушал мне в качестве специалиста по кельтским наречиям, сменился теперь чувством глубокого отвращения. Но я все-таки подумал, что благоразумнее будет исполнить его желание.

Как только он уселся у себя, то счел остроумным опять приняться за свои вчерашние пошлые шутки.

— Несмотря на то, что у меня — растяжение связок. Да, да, я растянул себе связки, — я великолепно позавтракал. Поймите вы меня: ведь я в первый раз не боялся, что вот вы сейчас начнете декламировать стихотворение Томаса Мура и попросите меня продолжить его. Признайтесь, ведь и вас всегда мучил такой же страх? Да признайтесь, это так потешно!

— Разрешите мне уйти.

— Нет, не прежде, чем попрошу вас об одной услуге.

— В чем дело?

— Вы сами видите, я совершенно лишен возможности выйти из дому, и виноваты в этом вы.

— Я виноват? Не я же сбросил вас с дерева.

— Конечно, но ваше неожиданное появление вынудило меня на него вскарабкаться. Вы, так сказать, только переместили свою ответственность, — но это не освобождает вас от нее.

— Пожалуйста, говорите скорее, я спешу. Еще раз, в чем дело?

Доктор Грютли пристально поглядел на меня.

— Вы, вероятно, женаты, дорогой господин Жерар?

— Женат? Нет, но почему вы спрашиваете об этом?

— Ну а я, увы, женат, — и он смешно поднял глаза к небу. — Но, сами понимаете, — он как-то криво усмехнулся, — это не мешает мне иметь — ну как бы это сказать? — подружку.

— С чем вас и поздравляю.

— Ангел, дорогой мой, сущий ангел. Стоит взглянуть только на Дездемону Паркер, чтобы ее полюбить. Глаза — синее лейб-гвардейского мундира. И какая душа! Какое сердце!

— Я, кажется, уже сказал вам, что спешу...

— Перехожу к делу, сию минуту. Я питаю к Дездемоне Паркер самые нежные чувства, каких она заслуживает, и вы можете себе представить, как мне тяжело было с нею расстаться. Ну, так вот, дорогой мой, уже месяц я пишу ей каждый божий день. Но сегодня я прикован к комнате...

— Ну?

— Я хочу просить вас отправить по ее адресу телеграмму. Я буду у вас в долгу.

— Благодарю. Но ведь самая близкая почтовая контора — в Трали...

— Знаю. Я и прошу вас быть так бесконечно любезным и съездить в Трали.

Вместо ответа, я показал ему на окно, в стекла которого хлестал дождь. Парк тонул в густом тумане.

— О, маленькая буря, и только. Еще десять минут, и засверкает радуга. И потом, на что же экипажи графа д’Антрима? Милейшему Джозефу доставит удовольствие услужить вам. Туда и назад — это каких-нибудь два часика.

Больше всего бесила меня та развязность, с которой этот зловредный человечек распоряжался мною. Но мог ли я в чем-нибудь отказать тому, у кого в шкафу лежит фотография профессора Жерара?

С самым угрюмым видом я ответил, что согласен.

— Повторяю, я вам тоже пригожусь. Потому что ведь и у вас, конечно, есть подружка, и нужно время от времени посылать ей телеграмму?

Он подмигнул мне.

— Надеюсь, мы понимаем друг друга?

Он протянул мне уже написанную телеграмму: он ни на минуту не сомневался, что я соглашусь.

Когда я уже выходил, он опять позвал меня.

— Ш-ш! Заприте дверь. Больше всего восхищает меня в нашем приключении мысль, что Лозанна не так уж далека от Парижа. Профессор Жерар и доктор Грютли знакомы друг с другом, можете быть в этом уверены. Два столь знаменитых кельтоведа не могут не знать друг друга. Подумайте только, пока мы здесь так мило беседуем, может быть, и они тоже сидят вместе, в Париже или в Лозанне, и обсуждают какую-нибудь захватывающую проблему филологии! Разве не потешно? Да смейтесь же! Смейтесь!

— Идите вы к черту, — прошептал я, с силою захлопнув за собою дверь.

Четверть часа спустя Уильям вошел ко мне в комнату и сказал, что лошадь подана.

— Нужно торопиться, ваша честь, если хотите вернуться засветло.

У подъезда ждал кабриолет. Я быстро вскочил в него. Не успел я сесть, как лошадь тронула и побежала рысью. Еще мгновение, и мы были уже за оградой парка.

Тут я с удивлением и тревогою заметил, что правит Ральф.

Я счел нужным поблагодарить его.

— Мне, право, так неприятно, что я...

— Это для меня удовольствие, господин профессор.

Он говорил своим ровным голосом, не отрывая глаз от прямых ушей лошади.

Прошло минут десять. Все так же не глядя на меня, Ральф спросил:

— Вероятно, я должен отвезти господина профессора в почтовую контору?

— Да, — ответил я машинально.

И вдруг я вспомнил, что никому не говорил, зачем еду. Я сразу сообразил, что лучше играть в открытую.