Пьер Бенуа - Соленое озеро

Однажды утром на этой неделе почтальон принес отцу Филиппу письмо; оно было из Морневилля и было подписано отцом Ривом, настоятелем ордена для епархий Оригона, Ута и Калифорнии.

«Получил я ваше письмо от 20 июня, писал настоятель. Согласно плану, который вы там излагали мне, вы, должно быть, с месяц уже как покинули Соленое озеро и находитесь сейчас в области реки Гумбольдта. Так как я не знаю точно вашего нового адреса, то настоящее письмо посылаю по старому в Соленое Озеро и надеюсь, что оттуда, не задерживая, перешлют его вам...»

Затем следовало несколько инструкций, интересных только для членов ордена и относившихся к проповедованию Евангелия среди индейцев племени шошоне. Об успехах просили отца д’Экзиля сообщить как можно скорее и подробнее.

Иезуит сунул письмо себе за кушак. Он был немного бледен.

— Превосходно! — прошептал он. — Нечего больше увиливать. Вот что вынуждает меня показать ясность и мужество. Ну что ж, да будет! Сегодня же я вооружусь и тем, и другим.

И, назначив в уме место и час сражения, он стал ожидать.

Как раз в этот же день пастору разрешено было выйти из комнаты и сидеть за общим столом. Завтрак по обыкновению был сервирован под верандой. Была хорошая, немного свежая погода. В зеленой стене грабовой аллеи то тут, то там пробивались покрасневшие листья.

— Обещаю вам на десерт хороший сюрприз, — усаживаясь, сказала Аннабель.

Все время завтрака она была прекрасна и весела, как никогда. Иезуит с беспокойством смотрел на эту радость и на эту красоту.

Когда Роза поставила фрукты на стол, Аннабель показала широкий, запечатанный красным, конверт.

— Знаете ли вы, что в нем заключается? — спросила она.

«Эге! — подумал монах. — Это, верно, прибыло сегодня утром по почте».

— Что я вам говорила! — продолжала Аннабель. — Ах, вы не знаете, какой опасности вы подвергались? — закончила она, обращаясь к Гуинетту.

— Опасности? — повторил с беспокойством преподобный. — Вам угодно шутить.

— Судите сами! Неделю тому назад пришел такой же конверт, как этот, адресованный на ваше имя, господин Гуинетт. Я вскрыла его. Да, я это сделала, — смеясь, прибавила она. — Вы были разбиты, в прострации, не могли читать. А я опасалась содержания этого официального конверта.

— И... о чем же шла речь?

— И вы спрашиваете? Вы получили приказ — самый форменный, прошу верить мне — в течение недели присоединиться к армии, расположенной в Сидер-Уэлли. За вами должна была приехать повозка. Я взяла перо в руки, вернула генералу Джонстону его приказ, приписав от себя несколько строк.

— Вы решились!.. — в ужасе воскликнул Гуинетт.

— Да. И вот, что я получила с обратным курьером: передо мною извиняются, а вам дан отпуск на три месяца с того дня как местный врач, то есть доктор Кодоман, констатирует начало вашего выздоровления.

И она с торжеством бросила на стол письмо главнокомандующего.

Гуинетт схватил его, прочел внимательно и затем, положив руку на сердце, сказал:

— Годы могут пройти, а я не...

Его перебил отец д’Экзиль.

— Я тоже получил письмо, — значительно сказал он.

Наступила минута молчания. Гуинетт, которого перебили при его излияниях, старался скрыть свою злобу. Аннабель меньше владела собою. Иезуит с ужасом увидел едва заметный жест нетерпения, которым она выразила свое сожаление о том, что ей не удалось полностью выслушать благодарность преподобного.

— Вы тоже получили письмо? — все-таки спросила она тоном, доказывающим, впрочем, полнейшее безразличие ее.

— Письмо от моего настоятеля, отца Рива.

— A! — сказала она, — что же он от вас хочет?

— Он спрашивает у меня сведений о моей миссии в Идахо, которые я должен был ему отправить уже месяц тому назад... Я должен уехать.

У ней вырвался жест неприятного изумления.

— Уже! — прошептала она тоном сожаления, не бывшего притворным.

И это было все.

«А! — сказал самому себе несчастный. — Ей не пришло бы в голову вскрыть адресованное мне письмо и самой ответить моему настоятелю».

Несмотря на все, мысль эта заставила его улыбнуться.

— Правда, я не болен, — пробормотал он. — Болен... — Он, громко рассмеявшись, повторил это слово.

Пастор и молодая женщина переглянулись.

— Вы больны? — робко спросила Аннабель.

— Я, — сказал он, проведя рукой по лбу. — Разве я сказал что-либо подобное? Ах, да! Прошу прощения. Не об этом совсем речь.

Он снова овладел собою. Он повторил:

— Прошу прощения.

И прибавил, обратившись к пастору:

— Я желал бы поговорить с вами по поводу этого письма, господин Гуинетт.

— По поводу какого письма? — спросил пастор.

— По поводу этого, а также по поводу вон того, — сказал иезуит, вытащил из-за кушака письмо отца Рива и положил его на письмо генерала Джонстона.

— Когда вам угодно? — спросил Гуинетт.

— Сейчас.

В эту минуту Аннабель встала, чтобы взять что-то с буфета. Отец д’Экзиль имел несчастье неправильно понять ее движение.

— Вы можете остаться, сударыня, — сказал он. — Вы не лишняя здесь, напротив.

— Надеюсь, — высокомерно ответила Аннабель. Это высокомерие заставляло ее иногда выпрямиться, внезапно стряхивая ее обычную мягкость.

— Недоставало, в самом деле, чтобы миссис Ли оказалась лишней у себя в доме, — с рабски-угодническим смешком добавил Гуинетт.

«Я не то хотел сказать», — готов был ответить Аннабели несчастный; но замечание пастора сковало ему уста. Он задрожал весь и взглянул на него. Мужчины измерили друг друга взглядом. Затем отец д’Экзиль улыбнулся. Эта враждебная атмосфера вернула ему полное самообладание.

Без излишней перебранки, он немедленно перенес атаку на неприятельскую территорию.

— Как вы себя чувствуете сегодня, господин Гуинетт? Мне кажется, вам гораздо лучше.

На это ответила Аннабель:

— Гораздо лучше! Где же ваши глаза? Жаль, что вас не было час тому назад, когда ему надо было встать. Он был так слаб, что чуть не упал. Я вынуждена была позвать Розу, и мы вдвоем привели его сюда. Правда, Роза?

— Правда, госпожа, — пробормотала дрожащая негритянка.

— Странно! — сказал иезуит.

— Что вы видите здесь странного? — почти задорно спросила молодая женщина.

Пастор жестом успокоил ее.

— Осмелюсь попросить вас, дорогая миссис Ли, дать господину аббату возможность точно и без обиняков определить, что, собственно, он думает.

И он прибавил, намеренно скандируя каждый слог:

— Без обиняков.

— Я завел разговор именно с этим намерением, — вежливо сказал иезуит. — Обещаю вам, господин пастор, что вы будете довольны.

Он налил себе стакан воды.

— Сегодня 11 августа, — сказал он.

— Это факт, — признал Гуинетт.

— А вы оказали честь миссис Ли заболеть у нее в доме 2 июля. Прошел ровно один месяц и девять дней. Хорошо. Если я сейчас, господин пастор, употребил выражение странно относительно вашей болезни, то я дурно выразился, или по крайней мере я к частному вопросу приложил совершенно личное мнение. Сознаюсь, что есть другое определение, лучше подходящее к данному случаю.