Михаил Ланцов - Помещик. Том 1. Сирота

Когда наш герой уже завершил дела у купца и вышел с территории его разоренной усадьбы, его ждала весьма неприятная встреча. Один из уважаемых служилых людей с парой своих послужильцев, прогуливался здесь словно невзначай.

— Андрейка! — воскликнул Петр по прозвищу Глаз. — Ну ты и дурень!

— Чего?! — нахмурился парень и демонстративно положил руку на отцовскую саблю.

— Какой бес тебя попутал у Агафона деньги в рост брать? Куриная ты голова! — пояснил с самым разочарованным видом этот мужчина лет тридцати пяти или более того. А потом кивнул на туго набитый кошелек на его поясе.

— Тебе какое дело до того?

— Я был другом твоего отца! И я, и мы все сильно удивлены тем, что ты не у нас остановился, а к этому христопродавцу пошел. А теперь еще и это…

Парень нахмурился.

Он все же еще не сумел должным образом адаптироваться к местной среде и своему положению. И этой специфической игре, названной в последствии местничеством. Да, там в XXI веке тоже сохранялась подобная система общественных отношений, но не так явно. Здесь же проявлялась куда ярко и вычурно. А местами так и вообще — выходя далеко за рамки неформальных отношений. Суть ее опиралась на честь…

Честь — довольно странное слово с ускользающим смыслом. Когда Андрейка только начинал готовиться к путешествию в прошлое, то столкнулся с этим понятием и его повсеместным употреблением. И попытался разобраться — что оно означается, придя к довольно занятному выводу. Определений этого слова он встретил достаточно много, однако, все они казались ему какими — то натянутыми и далекими от универсальности. То есть, с их помощью нельзя было охватить всю практику бытования этого понятия в том же XVI веке.

А потом его озарило.

Престиж. Это просто престиж и репутация. Что прекрасно объясняло все. Например, конная служба в поместной коннице считалась более честной, нежели в стрельцах. А стоять на службе поместным дворянином — честнее, чем послужильцем. Почему так? Потому что один вид службы был более престижным в глазах окружающих, даже если приносил меньше дохода, а другой — нет.

Родовая честь? Уважение к роду, его престиж, который складывался из поступков и публичных успехов. Участвовал отец в битве такой — то? Хорошо. Проявил себя храбрым? Отлично. Остался при сюзерене, когда все остальные побежали? Идеально. Это помнили. Этим гордились. Это ценили.

Личная честь? Так это личный престиж, который складывался из поступков и общественного мнения.

Внутренняя честь? Да тоже самое. Только престиж этот внутренний и регулировался личными «тараканами».

И так далее, и тому подобное.

Так вот, жизнь в те годы была не такой, как в XXI веке. Каждый человек был на виду, даже в городе, которые были небольшими и больше напоминали крупные, укрепленные деревни. Все про всех всё знали. Постоянно болтали и распускали слухи со сплетнями. Пошел к любовнице? Так по утру это уже станут обсуждать. И до жены все дойдет быстрее, чем ты успеешь придумать оправдание.

Вот и Андрейка, оставшись с ночлегом у купца, совершил оплошность. Зайти по делам — одно. Остаться на ночлег — совсем другое. Тем более, он чужой ему человек, а в городе у покойного отца хватало друзей — товарищей, с которыми он и в поход ходил, и гулянки гулял. Так что, остановиться было у кого. Понятное дело, что все или почти все в разорении. И усадьбы у них не в пример меньше той, что у Агафона. Но этот поступок парня попахивал дурно и негативно влиял на личную честь Андрейки и, как следствие, его репутацию в служилой среде.

Вот один из друзей — товарищей старых отцовских и решил пообщаться. Да уму — разуму отрока неразумного поучить. Ибо тот не купец и не гоже ему с ними такую дружбу водить…

Андрейка не стал оправдываться. Просто внимательно посмотрел на Петра и спросил:

— У тебя дело какое есть?

Тот от такого заявления аж дар речи потерял. Ну не так должен был вести себя пацаненок, которого застукали на горячем.

И тут за спиной Андрейки вышли люди купца и потащили закупленные им товары в лодку.

— Это что? — удивился служилый.

— Так нанял я Андрейку, — улыбнувшись, произнес Агафон со всем почтением как к себе, так и к собеседнику. — Вот — собрал товар, а он повезет.

— А денег чего столько дал? — кивнув на кошель парня, спросил служилый.

— Так довезет в целости и сохранности. Ведь слово служилого человека нерушимо.

— Так и есть, — нехотя кивнул этот человек.

А потом начал звать к себе Андрейку послужильцем. Все лучше, чем на купца работать. И что сделку эту поможет закрыть. И вообще — прислуживать купцу — урон чести.

— Я сам это решу, — твердо, но без вызова произнес наш герой. — А тебе благодарствую за заботу. Да только не вижу я урона чести в труде ратном. Татей ныне много на дорогах. Отчего их не погонять?

— Мал ты еще татей гонять. — буркнул Петр. — Аль не понимаешь, что Агафонка тебе помогает не просто так?

— Все люди держатся своего ума, — пожал плечами Андрейка, прозрачно намекая на то, что и Петр тоже не просто так желает ему помочь.

К слову сказать, он пока не мог понять — ради чего ребята стараются. Ну вот возьмут они Андрейку послужильцем. И что им с того? На хлеб они это разве намажут? И ведь предлагают так настойчиво. В такой массовый альтруизм он не верил. Поэтому чем больше они предлагали, тем сильнее напрягался.

Так или иначе — Андрейка «отбрехался» и, поблагодарив за помощь, отправился дальше. Осмотрел лодку. Оставил рядом с ней сидеть Устинку с Егоркой при топорах на поясе. А сам, немного помедлив, собираясь с духом, да и пошел к отцу Афанасию.

— Доброго утречка, отче, — поклонился наш герой с порога.

— Доброго и тебе, — кивнул священник. — Думал уже, что не зайдешь.

— Как я мог, отче? И пожертвовать на храм надлежит, ежели по совести. И за упокой души бати моего помолиться. Да за советом к тебе обратиться.

Афанасий благодушно кивнул.

И Андрейка, сняв с пояса кошелек малый, протянул его священнику.

— Здесь рубль. Прими, не побрезгуй.

— Рубль? Но отколь он у тебя?

— Батя мой, когда из походов приходил, иной раз кое — что из взятого на саблю прятал. Мало ли беда какая нагрянет? Вот я одну такую ухоронку и нашел.

— Оттого и в послужильцы не шел?

— Да, отче. Хотел поначалу проверить. Верно ли я помню.

— А что там было?

— Туесок малый с краской доброй. Ляпис — лазурь зовется. Ее там совсем немного лежало. Едва на икону.

— Ох… — выдохнул священник. — А чего… — он хотел спросить, но остановился, найдя сам ответ в своей голове. — И в какую цену ты Агафону ляпис — лазурь отдал?

— Восемнадцать рублей за две десятые части от гривенки.

— СКОЛЬКО?! Да он, мироед, совсем оскотинился от жадности своей!