Владимир Конюшев - Ударная армия

— Зав?.. Думаете — все завы живут хорошо?

— Бывает… Я в тылу, верно, только два месяца кантовался, в Иванове на излечении, но…

— Бросьте, Банушкин. Не сидят воры в завах.

— Поговорка такая…

— Чепуха. Если поговоркам всем верить, то старшина — лежебока, взводному — только б в комендантский взвод пристроиться, солдат поспал — а служба сама идет… А о завах… — Гвардии лейтенант усмехнулся. — После училища я домой на три дня у старшего команды отпросился… Сестренку младшую в больницу отвез. Голодное истощение. Скарлатиной болела… А мама моя, командир, заведует карточным бюро при исполкоме…

— Да, товарищ гвардии лейтенант, я ведь… это… — виновато усмехнулся Банушкин.

Он переглянулся с Мишкой, тот засопел, с готовностью качнул в правой руке котелок…

— Разрешите полить, товарищ литинант?

Банушкин взял у Мишки котелок.

— Топай в блиндаж, воин… Окосел с морозцу…

— Та ни!

— Топай. Володька с Лилиеном там блинцы сообразить хотят на завтрак. Муки не одолжишь, а? У тебя в запасе есть, знаю, Остапыч.

— Пошукаю трохи.

Мишка ушел, степенно переваливаясь с боку на бок. Сержант Банушкин — лицо у него было суровое, словно занят он был невесть каким серьезным делом, — осторожно наливал воду в сложенные лодочкой ладони взводного…

— Не застудиться б вам, товарищ лейтенант. Тепленькой воды б надо принесть с кухни…

— Обойдусь.

— Савин-то наш… Шебутится. Зря вы к нему не пошли вчера, товарищ лейтенант… — Банушкин кашлянул. — Обиделся он, это точно. Начнет теперь к нашему взводу цепляться…

— Не начнет.

— Делов-то, выпили б стакан с Савиным — и спать можно спокойно…

— Я и так хорошо сплю.

— Да ведь я, товарищ лейтенант, не ради чего… Только со старшим на батарее когда контры пойдут — хужее жить…

Марков медленно вытирал полотенцем руки.

— Идемте-ка чай пить, командир, — сказал, усмехнувшись.

Через минуту Марков и Банушкин сидели в блиндаже на низеньких нарах, что были застланы зеленым атласным одеялом (Мишка Бегма притащил одеяло со сгоревшей мызы как раз перед форсированием Вислы).

Малиновые пятна жара на чугунной печурке постреливали искорками, в трубе гудело… Солдаты лежали на одеяле, разомлев от тепла, блаженно шевелили пальцами босых ног… Только Мишка Бегма, поджав губы, копошился со своим туго набитым вещевым мешком. Он вынимал сверток, разворачивал обрывок газеты или тряпочку, проверял содержимое, упаковывал, перевязывал, перекладывал, затискивал в мешок свое добро поглубже, поукладистее…

Только третий месяц пошел, как Мишка прибыл в батарею из запасного полка и сержант Банушкин дал ему вещмешок убитого замкового Генки Дементьева, а «полтавский куркуль», как окрестили батарейцы новичка, две недели спустя, на строевом смотру, что устроил старшина огневым взводам, горбился под своим мешком на левом фланге четвертого расчета… Скривив губы, чуть не плача, выбрасывал Мишка по приказу старшины богатство: три деревянные ручки от немецких ручных гранат, жестяную банку с шурупами и гвоздями, шесть конских подков (завернуты были подковы в новую портянку), вычищенный кирпичом и смазанный пушечным салом топор, будильник без часовой стрелки (нарисована была на циферблате здоровенная баба, молодуха, на облаке развалилась, нахально толстые ноги разбросав, — старшина даже облизнулся, на тот циферблат глядя), польский календарь на тридцать второй год с картинками — толстую книгу с портретом маршала Пилсудского в рогатой конфедератке, ржавые плоскогубцы (не успел Мишка вычистить и смазать), четыре тоненькие свечи, стамеску без рукоятки и резиновую куклу — мордастого пацанчика.

И сейчас Мишка, вспоминая пропавшее из-за старшины добро, посапывал, уминая мешок…

— Опять наталкиваешь, Миша? Это у тебя в крови — жадность, — сказал Володька Медведев благодушно и ткнул пальцем в мешок.

— Подить вы… Домой колы вернусь, якой гвоздь у нас в сели пошукаешь, немець скрозь все увез…

— В одиночку на своем дворе ковыряться собираешься, чудило ты, — сказал Банушкин. — Всем миром восстанавливать будем, понял? В одиночку нам сто лет хватит ковыряться, покуда Россию подымем…

— Подить вы…

— Не троньте, панове, товарища Бегму, — сказал сосед Медведева, смуглый парень с длинными черными волосами, свисавшими двумя крылышками к вискам, замковый Стефан Лилиен. — Товарищ Бегма мне вчера целую пуговицу дал — и рука не дрогнула, панове…

— Подить вы… — сказал Мишка, положил мешок к стенке и завалился на нары.

Слышно было — пробежал кто-то рядом с блиндажом, откинулась плащ-палатка у двери, боком пролез солдат в зеленой телогрейке. Ушанка его была сдвинута набекрень, на белом лбу — капельки пота…

— Достал, товарищ сержант! — сказал солдат торопливым новгородским говорком и поставил у печки котелок, накрытый клочком газеты. — Зажимал Осипов, да я припомнил ему сахарок на Сандомире… Хороший лярд, свежий, лучше сала. Осипов у самоходчиков позавчера достал, повара встретил, а он — земляк, калининский!

Солдаты поднялись…

— Остапыч, гони муку, — потирая ладони, засмеялся Банушкин. — Завернем такие блины, что Гитлер с зависти загнется.

— Давай, давай, Миша, у тебя еще п-пуда четыре, я знаю, — сказал Медведев.

Стефан Лилиен улыбнулся.

— Не сомневайтесь, панове, даст, я вижу…

Мишка лениво пошевелил пальцами ног, вздохнул, полез в свой мешок, достал рукав от зеленой немецкой шинели, прошитый с одного конца белыми нитками.

— Не просыпь, чуешь?

— Не п-просыплю, не дрожи, — сказал Медведев.

Он начал взбалтывать в котелке, зажатом меж колен, жидко замешенное тесто. Стефан Лилиен соскребывал трофейным тесаком старый жир с большой сковородки.

— А все-таки, панове, у товарища Бегмы — талант крупного дельца, — сказал Стефан. — В моей Варшаве он давно бы имел собственное кафе на Маршалковской…

— Ну, мы б его враз раскулачили, — улыбнулся Володя Субботин (он выполнил самое важное дело — достал лярду — и теперь благодушно помаргивал светлыми глазами новгородца).

— Не вмешиваться в дела чужих народов, — сказал Медведев. — Мишуня, воды не долить, глянь?

— Подить вы…

— Заладил одно… Вот придется всем расчетом бегать до кустиков, а у меня гвоздище в сапоге, по-понимаешь…

Все засмеялись, и Мишка ухмыльнулся.

— Трохи долей, голова, — сказал он, прищуриваясь.

Первый блин Медведев поднес гвардии лейтенанту (помалкивал лейтенант, обхватив колено, улыбался — видно было: ему полегчало).

— П-прошу на п-пробу…

— Спасибо. Только хозяина муки не обидеть бы…

— Та ни, товарищ литинант, — сказал Мишка. — Кушайте.

Стефан Лилиен причмокнул, осторожно кусая блин.