Александр Сабуров - За линией фронта

— Сейчас тяжело. Очень тяжело. Сами видите: все ушли в глубокое подполье, закрыли пока все связи. Даже листовки со сводками перестали раздавать. Посмотрим, что принесет Иосиф Дмитриевич… Ждать надо.

— Мы не можем ждать! — вырывается у Пашкевича. — Мы идем к фронту.

— Надо начинать все сызнова, — очевидно, не расслышав, говорит Кавера, словно думает вслух. — Будем организовывать новый отряд, новый райком… Я все хочу понять, как могло получиться, что фашисты так легко, без труда накрыли наш отряд? Говорят, у них был список партизан, даже некоторых райкомовцев. Значит, кто-то выдал нас? Кто? Мы с Иосифом Дмитриевичем перебрали всех по косточкам — и не нашли. Теперь по этому списку фашисты хватают родных, близких, друзей, вешают их, стреляют.

— Це вже ваша промашка, землячок! — сердито бросает Рева.

— Конечно, сами виноваты, — соглашается Кавера. — Райком предложил всем, уходящим в лес, эвакуировать свои семьи. Многие товарищи не выполнили приказа. Думали — так будет лучше: родные, оставшись, помогут держать связь с народом. А получилось иначе… Как бы нам снова не повторить старых ошибок? Что вы посоветуете, товарищ комиссар?

Что я могу посоветовать Кавере? Мы дрались в тылу врага, мы прошли сотни километров, но до сих пор я серьезно не думал о подполье — мы прорывались к фронту. И я говорю, очевидно, азбучные, прописные истины о подпольной работе.

Надо начинать все сызнова — это правда, но начинать иначе. Прежде всего немедленно же порвать на время все старые связи. Принимать людей трижды проверенных. Выводить из-под удара семьи партизан и подпольщиков — иначе эти семьи по рукам и ногам скуют отряд и подполье. Помнить, что без органической, тесной связи с народом никакое подполье, никакой партизанский отряд существовать не может. Нужна разветвленная сеть разведчиков — их надо выбирать осторожно, желательно из людей, уже примелькавшихся фашистам. А главное — при малейшей возможности бить врага. Этот удар, каким бы незначительным он для начала ни был, всколыхнет народ, укрепит его волю к борьбе, заставит очнуться даже таких, как Максим Степанович…

Кавера внимательно слушает, потом пододвигается ко мне и, коснувшись рукава моей шинели, взволнованно говорит:

— Останьтесь с нами, товарищи. Помогите нам. Видите, как трудно, — и показывает глазами на опаленное огнем село.

Не сразу отвечаю ему. Передо мной снова вот этот луг и страшная обезумевшая толпа. Седые волосы старухи, девчушка на руках с посиневшими от холода ножками. В ушах стоит крик: «Бейте их! Бейте!» Это народ зовет нас, требует помощи.

Чувствую на себе пристальный взгляд Ревы. Нетерпеливыми глазами он смотрит на меня — словно заранее знает мой ответ, ждет его, и глаза его сияют. Пашкевич отвернулся. Во всей его позе напряженность: он тоже ждет, он предчувствует, что я скажу, и сейчас у него сорвется резкое возражение.

— Свяжите нас с Иосифом Дмитриевичем. Как можно скорее, — говорю я.

Рева и Пашкевич недоуменно смотрят на меня.

— Сделаю все, что смогу, — отвечает Кавера. — Я жду его сегодняшней ночью… Давайте так договоримся. Около Лесного есть болото. На болоте растет приметная сосна — она вся в вороньих гнездах, и зовут у нас эту сосну «Вороньей деревней». Приходите к ней завтра утром — буду поджидать вас.

Уточнив детали встречи, прощаемся с Каверой. Выходим на улицу. Около бревен, где мы недавно сидели, стоит девушка. Ее простое русское лицо с крапинками веснушек ещё сохранило следы летнего загара. Густые каштановые пряди волос крупными кольцами упрямо спускаются на лоб из-под накинутого платка. В глазах растерянность.

— Как в Лесное покороче пройти? — спрашиваю ее, перепроверяя данные Каверы.

— В Лесное? — радостно повторяет она. — Можно мне с вами, товарищи? Я в Брусну иду, к тетке своей. Это по пути, прямо за Лесным. Одной боязно в лесу. Можно?

Вместе с девушкой мы трогаемся в путь.

Через несколько часов я сижу с Пашкевичем за обочиной дороги Горожанка — Середина-Буда, под ветвистым кленом, на толстом ковре опавшей листвы.

Смутно на сердце. Еще вчера я никак не мог бы предположить, что сегодняшний день принесет нам еще большую неясность. Кто знает, какие новости сообщит завтра Кавера? Опять вынужденное ожидание, потеря времени, каждый час которого так дорог…

Пашкевич мрачен. Пытаюсь убедить его, что наобум идти глупо — надо хотя бы знать, где сейчас линия фронта. Он молчит.

Подходит Рева.

— Включаю узел ОПДУ, товарищи! — весело говорит он. — Вставай, прокурор, вынимай свой блокнотик и записывай. Потом составим с тобой «универсал» и доложим его товарищу комиссару… А ну, давай, давай! — торопит он. — Человек идет!

Этот шутливый термин «узел ОПДУ» придумал Пашкевич еще на Полтавщине, высмеивая своеобразный, метод Ревы добывать сведения. Обычно на дневках Павел Федорович выходил на глухую проселочную дорогу, останавливал прохожих, затевал с ними дружеский разговор и узнавал обстановку. В расшифровке ОПДУ значило: «Останови прохожего, допроси, узнай».

Однако на этот раз Пашкевич относится к предложению Ревы иначе: быстро поднимается, оправляет шинель, собирается идти.

— Неужели ты не можешь без балагурства, Павел? — недовольно говорит Николай Пашкевич, будто не он, а кто-то другой так обидно подшутил над этим не раз уже оправдавшим себя методом разведки. — Может быть, действительно что-нибудь о фронте узнаем? — обращаясь ко мне и словно оправдываясь, добавляет Пашкевич. Я останавливаю его. Пусть Рева пойдет один: он лучше любого из нас умеет быстро сходиться с людьми, располагать их к себе, расспрашивать о новостях.

Рева быстро снимает звездочку на пилотке, знаки различия, оставляет у нас автомат и, сунув пистолет в карман, выходит на дорогу.

Мы снова остаемся одни с Пашкевичем. Со стороны дороги доносятся глухие голоса и снова смолкают. Шумит клен над головой. Клонит ко сну.

— Пора, комиссар, проведать Реву, — будит меня Пашкевич.

Выходим на дорогу. Шагах в десяти от Павла Федоровича расположилась на траве группа мужчин. Одни курят, другие закусывают. Все они в штатской одежде, выцветшей, помятой, видавшей виды.

— Откуда и куда, странники?

— С разных сторон, в разные места, товарищ командир! — четко докладывает один из них и браво вытягивается передо мной. Он в штатском, его давно не бритое лицо покрыто черной щетинистой бородкой, но это не скрывает ни его молодости, ни военной выправки.

— Из Вязьмы в Конотоп к родственникам, — откликается второй.

— В Суземку иду, работу шукаю.

— Из Буды в Челюскин, товарищ командир, — сообщает тот, кто поднялся первым. — За лекарством ходил. Отец болеет, — и вынимает из кармана пузырек с реванолем.