Александр Сабуров - За линией фронта

Там, где на большаке Суземка — Трубчевск обозначено село Непарень, еще вчера злобствовал староста и невесть откуда появившаяся содержательница трактира в стародавние царские времена. Эта злая, непомерно толстая старуха, чувствовала себя хозяйкой в селе, требовала, чтобы ей вернули дом, грозилась запороть тех, кто покусился на ее добро, и староста лебезил перед старухой, выгоняя на мороз ребятишек из «чужого» дома. А сегодня злая старуха уже ничего не сможет требовать, ребятишки снова вернулись в свой дом. После собрания, проведенного в Непарени, мы приобрели там новых разведчиков и друзей, и по-новому зажило это лесное село.

Смотрю на карту и всюду вижу живых людей, грозно растущую народную силу.

Из Герасимовки сообщает старик Струков, что у него есть «добрые солдаты на примете». В Челюскине «встала в ружье» группа Ивана Ивановича Шитова. Не сегодня-завтра к нам придет Иванченко со своими хлопцами. И везде чувствуется уверенная, направляющая рука подпольных партийных комитетов: товарищ Черняков в Смилиже незаметно руководит самоотверженной работой «старосты», товарищ Егорин в Челюскине держит связь с Кривенко. Сень идет сейчас в Хинельский лес собирать отряд, организовывать райком. И уже кажется мне — рождаются и шумят в Брянском лесу первые весенние ручейки. Скоро они сольются в единый могучий поток, и он смоет с брянской земли всю нечисть, что сегодня поганит ее…

— Комиссар, гляди! — кричит Богатырь, отошедший далеко от нас.

На снегу у его ног отчетливо виден свежий медвежий след. Медведь прошел здесь недавно, всего несколько часов назад.

Нетерпеливый Рева, конечно, готов идти по следу. Он уже мечтает о том, как освежует медведя, какими вкусными окороками угостит нас, какие теплые унты сошьет для всего командирского совета.

Павел все еще мечтает, а Богатырь уже быстро идет по следу. Рева бросается за ним, нр Захар ушел далеко, и Павлу не догнать его.

Я вижу, как мелькает среди деревьев фигура Богатыря. Неожиданно он останавливается и поднимает что-то с земли. Потом поворачивается и быстро бежит к нам.

— Смотрите! — срывающимся от волнения голосом говорит он.

Богатырь протягивает мне газету. «Правда» от 7 ноября.

— С самолета сбросили! — кричит Рева. — Читай, Захар! Читай!..

Мне трудно передать чувства, пережитые мной в то время. Они были похожи на чувства, охватившие меня в хате Скворцова, где впервые после долгого перерыва услышал такие дорогие, такие желанные слова: «Говорит Москва!..» И тогда, и сейчас со мной говорила Родина. Но теперь, когда передо мной была «Правда», ощущение тесной неразрывной связи с родной землей было несравнимо полнее и глубже.

От этого сердце наполнилось еще большей решимостью отдать все свои силы на борьбу с врагом, непоколебимой стала вера в то, что мы идем по правильному пути, что мы победим.

Мы снова и снова перечитываем газету. Каждый хочет в своих руках подержать ее, собственными глазами увидеть каждую строку…

— Товарищи! Сейчас же, не медля ни минуты, понесем народу слово правды!

Не помню, кто первый говорит это вслух — может быть, я, а может быть, Рева или Богатырь, но эта мысль рождается у нас одновременно.

Мы пойдем в Красную Слободу. Да, именно в Красную Слободу. И не только потому, что на сегодняшний вечер там назначено собрание и в Слободе нас ждут Бородавко и Пашкевич. Мы пойдем туда потому, что там злобствует Тишин, потому, что там страхом смерти, пожара, разорения скована воля людей — и, быть может, именно слобожанам в первую очередь надо принести слова, полные уверенности в победе.

В сумерки подходим к Красной Слободе. Ее главная улица вытянулась вдоль привольных заливных лугов реки Неруссы. С противоположной — северной — стороны к ней вплотную подходит Брянский лес. Глухие лесные проселки соединяют эту деревню со Смилижем и Чернью. На другом берегу Неруссы расположилось большое село Денисовка. А вокруг на десятки километров — темный, густой болотистый лес.

Не впервые я в Красной Слободе. Помню, это было примерно месяц назад. Мы с Ревой вошли в Слободу ранним утром. Почти одновременно в село с противоположной стороны въехали фашистские машины. Уходить было поздно, и мы спрятались на чердаке недостроенного домика. Оттуда смотрели сквозь щель, что делается в Слободе, прислушивались к выстрелам, гортанным выкрикам.

Колеса машин, буксуя в грязи, как жернова размалывали мокрую землю, обрызгивая грязью стены аккуратных домиков. Из кузовов выскакивали фашистские солдаты и разбегались по хатам. Оттуда неслась истерическая немецкая ругань, злые отрывистые слова.

А по улице, воя моторами, шли все новые и новые грузовики.

Потом фашисты начали грузить в машины туши только что убитых коров, птицу, сало, теплую одежду. И — странно — за весь день мы не видели на улице ни одного колхозника, не услышали ни единого русского слова: все молча сидели по хатам. Только староста Тишин вылез наружу. Он стоял поодаль, гладил рукой широкую бороду и следил, как солдаты грузили на машины колхозное добро.

Когда же ушли машины и смолк гул моторов в лесу, слобожане вышли из хат. Они бродили по дворам, по улицам — медленно, молчаливо, словно это не их село разорено фашистами. Даже среди ребятишек не было слышно обычного смеха, шуток, горячих ссор. Значит, и веселую безмятежную ребячью душу оглушила война.

С тяжелым чувством уходили мы тогда из Красной Слободы. Нам казалось, здесь еще слишком сильна растерянность от первого неожиданного удара, и не скоро избавятся от нее слобожане.

Правда, в последние дни нам говорили — изменилось это село. Тишин уже боится ночевать в своем доме. Но все же с волнением вхожу я сейчас в Слободу: удастся ли Бородавко и Пашкевичу заставить Тишина собрать народ?

Лаврентьич и Николай встречают нас у околицы. Вид их мрачен.

— Ушел, сукин сын! — сердито бросает Бородавко.

Лаврентьич рассказывает, что, поговорив со слобожанами, он решил арестовать Тишина, но перед этим заставить его собрать народ. Староста как будто охотно согласился, пошел по хатам — и скрылся. Перерыли всю Слободу — словно сквозь землю провалился.

— Народ собрался?

— Валом повалил. В школе яблоку негде упасть. Все уже добрый час ждут. Почему задержались?

Богатырь молча протягивает им номер — и они уже не отрываются от газетного листа. Мы понимаем и терпеливо ждем…

Наконец, трогаемся в путь. Пашкевич рассказывает:

— Подлые дела творятся здесь, комиссар. Всюду в округе школы закрыты, а в Слободе по приказу Павлова Тишин срочно отремонтировал десятилетку и торжественно открыл ее. Учителей назначает сам Павлов. Кстати, сюда направлена им наша знакомая Муся Гутарева из Смилижа. Она рассказала мне о своем разговоре с Павловым. Когда Гутарева задала ему вопрос, по каким учебникам учить детей, тот начал объяснять, что надо вырывать некоторые страницы из старых учебников, но потом откровенно заявил: «Учите без всяких учебников. Не обязательно деревенским ребятам уметь читать, писать, считать. Главное — войдите в доверие к ним и подробно расспрашивайте их о родителях: что говорят, что делают, чем дышат». Обо всем велено докладывать лично Павлову. За разглашение этого разговора — расстрел…