Александр Сабуров - За линией фронта

— Дать вот этим необученным толкового командира и поставить их в заграждение, — говорит старик. — Чтобы по всему лесу стояли, вроде невода. Сунется в лес фашист и запутаемся в нем, как свинья в прясле. А партизаны ей рыло-то и отрубят… Ведь если по-умному головой раскинуть, — чуть помолчав, продолжает он, — так тут каждое село можно крепостью сделать, чтобы никто, не шатался по лесу без пропуска. Опять же и командиру от лишних забот освобождение: народ сам себя прокормит, сам оружие себе найдет…

Так родилась на окраине Красной Слободы, в этом старом доме, идея создания в селах патриотических вооруженных групп.

Мы уже собрались уходить, но старик задерживает нас, ведет во двор, с трудом вытаскивает из тайничка ящик и передает нам. В ящике — тол!

— Это мама вчера нашла, — улыбаясь, рассказывает дочь. — Приходит из леса, становится к корыту стирать и ворчит: «Разве это мыло? Ни чуточку не мылится — ни в холодной воде, ни в крутом кипятке. Как же с таким мылом не завшиветь гитлерякам?» И показывает нам брусок тола. «Эх, старая, так ведь это же сокровище!» — радуется отец. А мама даже рассердилась: «Твоему сокровищу красная цена — две копейки с дыркой, да и то в базарный день. Целый ящик этой пакости в березовой роще лежит. Кому такое непотребство надобно?..» Пригодится, товарищ комиссар?.

Еще бы не пригодится!

Горячо поблагодарив хозяев, отправляемся к дому, где нас ждет Бородавко.

У дома толчея, словно у призывного пункта: здесь слобожане, колхозники соседних сел и пришедшие издалека.

Бородавко сидит один в комнате, мрачный, подперев голову.

— Видал, Александр Николаевич? — недовольно говорит он, показывая глазами на окно. — Думается, размахнулись мы с тобой не по силенкам, не по возможностям… В Трубчевске уже казармы готовят для финнов, а у нас этакий балласт. Что с ним делать?

— Порастерялся маленько, Лаврентьич? — улыбается Богатырь. — Пороха не хватает?

Бородавко горячо доказывает, что эта масса необученных людей скует нас, и я, наконец, начинаю понимать: Игнат Лаврентьевич отнюдь не склонен численно расширять отряд. Он полагает проводить боевые операции небольшой группой, ограничиться только этим, а все остальное взвалить на плечи подпольных райкомов партии.

Вместе с Захаром убеждаем командира, что пока размахиваемся мы по своим силам, что надо только организовать по селам вооруженные группы, и эта масса людей из обузы, которой он так боится, превратится в наших помощников, в наши неисчерпаемые резервы.

По-прежнему хмурый, недовольный, Бородавко вызывает командирский состав и открывает совещание.

Теперь у нас в отряде уже три боевые группы. Командирами назначены Федоров, Иванченко, Кочетков, политруками Язьков, Черняков, Донцов. Командование четвертой — диверсионной — группы не присутствует на совещании: она вся разошлась по заданию. Нет и Пашкевича: он ведает разведкой и ждет меня в Пролетарском.

Предлагаю вначале провести зачисление в отряд и начать с пришлых — их следует пропустить в первую очередь. И перед нами один за другим проходят люди — такие разные, такие непохожие друг на друга…

Первым входит инженер-геолог Михайлов. Война застала его в Западной Украине, у Дашавы, где он занимался разведкой газа. Уйти с армией не успел. Дважды пытался перейти фронт, но неудачно… Чем может доказать, что он именно тот, за кого себя выдает? Вот этим удостоверением геолого-разведывательного управления и партийным билетом.

Кочетков записывает его в свою группу…

За инженером-геологом входит Александр Петрович Свиридов, московский штукатур. Перед войной он заболел, лежал в Боткинской больнице, потом уехал долечиваться в Кишинев — и оказался во вражеском тылу. Добрался до Брянского леса, жил здесь месяц, окончательно встал на ноги и хочет воевать.

— Я ведь Москву вот этими руками строил.

Свиридов показывает московский паспорт и отпускное удостоверение. Достаточно ли этого в наше суровое время?

— Понимаю, — догадывается он. — Прошу послать вашего человека в село, где я жил, — оно неподалеку — и спросить народ. Тогда решите…

На пороге высокий стройный брюнет. Его складная сильная фигура плотно стянута полушубком.

— Артиллерист, капитан Новиков.

Капитан вступил в бой в первый же день войны: бился под Брестом, Минском, под Гомелем. У Новгород-Северского был ранен, ехал санитарным поездом. Потом поезд разбомбили фашистские самолеты. Раненых разобрали колхозники по хатам. Он лежал в Черни. Подлечившись, бродил по лесу в поисках партизан. Партизан не нашел, но обнаружил несколько минометов и два орудия.

— Берусь привести их в полную боевую готовность, — коротко докладывает капитан.

Так зарождается новая группа нашего отряда — артиллерийская…

Снова открывается дверь.

— Капитан Бессонов.

История его иная, чем у Новикова: в первый же день войны попал в плен, убежал из лагеря, потом лесом пробирался к фронту.

Решено зачислить капитана в группу Кочеткова…

У стола стоит старушка. Рядом с ней паренек лет шестнадцати и молодая девушка.

— Крыксина я. А это ребята мои — Владимир и Ольга, — неторопливо говорит старушка. — Враг землю нашу топчет. На работу гонит молодых. Ну так я и подумала: пусть у вас повоюют — в хозяйстве всегда лишние руки сгодятся. А ребята у меня работящие, смышленые, скромные. Авось поскорее гадов прогоните.

— С кем же вы останетесь, бабушка?

— Да неужто я немощная такая, что нянька мне нужна? Нет, не обижай старуху, начальник. К тому же и ребята к вам рвутся — удержу нет… А обо мне не печалься: русская баба двужильная — все выдюжит…

Опять открывается дверь. Входит мужчина в потрепанном, видавшем виды, но когда-то щегольском штатском пальто с широкими накладными карманами и замысловатой пряжкой на поясе.

— Лева Невинский, механик театра из Варшавы, проше пане начальника. А тераз хочу быть партизаном.

— Кто такой? — переспрашивает Федоров.

Путая русские, польские и украинские слова, Невинский рассказывает…

Был он механиком сцены варшавского театра. Пришли фашисты. Начались расстрелы, аресты, пытки, голод. Кто-то сказал, что можно уехать во Францию — там легче. Группа артистов поехала в Париж. С ними поехал и Невинский. Они кочевали по французской земле — Лион, Марсель, Ницца, Орлеан. Всюду было одно и то же: расстрелы, голод, произвол. Какие-то пронырливые люди вербовали их в иностранный легион, в отряды штрейкбрехеров. Им предлагали уехать в Испанию: они выдадут себя за бойцов интернациональной бригады и будут доносить об испанских подпольщиках. В марсельском кабачке какой-то француз намекал, что английская разведка не откажется от их услуг… Нет, не понравилась польским артистам оккупированная Франция…