Павел Автомонов - Ледовый десант

Кто-то сказал, что поезд скоро пересечет границу СССР с Польшей. Женщины заохали, зарыдали. Чернявая, красивая молодица, обхватив голову руками, тихо запела:

Слушая песню, Надежда вся дрожала, будто ее снова кинули в яму, где ждал ее голодный пес Бремка.

«Нет, так жить больше не буду! Убегу!..» — решила Надежда.

Она подошла к забитому досками оконцу, оторвала одну доску.

— Надя! Ты что надумала?..

— Покалечиться можно…

— Разобьешься… — раздались голоса женщин.

— Пусть погибну! Но так жить больше не могу! Помогите, сестренки.

С помощью женщин Надежда подтянулась на руках к оконцу. Худенькое тело без помех протиснулось сквозь щель.

— Прощайте, милые! — крикнула Надежда и прыгнула на железнодорожную насыпь.

Минуты через две эшелон остановился. Мимо вагонов, к хвосту поезда побежали, ругаясь, солдаты.

— Это за Надей! — с испугом вскрикнул кто-то из женщин.

Вдруг застрочили автоматы и пулеметы, загрохотали взрывы гранат.

— Партизаны!

— О, донерветер! — послышались голоса конвоиров эшелона.

Кто-то открыл дверь «телятника». В вагон ворвались свет и свежий воздух.

— Выходите, товарищи! Вы свободны! Освободили вас партизаны отряда Гаврилы Хуткого.

— Так вы и есть Гаврила Хуткий? — спросила одна из женщин.

— Я Терентий Живица.

— Господи!.. Только что выпрыгнула из окна Надя Калина. Она не раз вспоминала своего брата Живицу, пограничника. Может, вы ее брат?

— Да, я ее брат, — сказал Живица.

— Бегите, хлопцы, по колее. Она упала где-то недалеко!

— Беги, Терентий! Спасай свою сестру!

Живица побежал вдоль вагонов.

— Надя! Надя!..

— Я здесь, Терентий! — послышался из кустов слабый девичий голос.

Ветры разогнали тяжелые, лохматые тучи. На синем небе наконец-то появилось солнце.

Ясная погода принесла партизанским отрядам генерал-майора Василия Андреевича и беду. Не успели бойцы штаба, артдивизиона и трех отрядов после тридцатикилометрового марш-броска за последнюю ночь стать лагерем неподалеку от хутора, как тут же прилетели немецкие бомбардировщики.

От взрывов бомб разлетались в щепки повозки. Испуганно, безумно ржали кони, вырываясь из оглобель. Стонали и кричали раненые.

Василий Андреевич упал возле толстого пня. Рядом с ним упали Леся Тулина, ординарец Микола Гуманец. Чуть поодаль — редактор областной газеты Коровайный, бойцы штаба.

Лишь Надежда Калина стояла как вкопанная, даже берет сняла.

— Надя! Ложись! — крикнула Леся.

Но Надежда в ответ даже не шевельнулась. Василий Андреевич вскочил, обнял правой рукой Надежду за плечи, упал вместе с нею на землю. И сразу же почувствовал сильный удар в плечо. Пальцы нащупали горячий осколок, пробивший фуфайку. «Повезло! — облегченно вздохнул Василий Андреевич. — Осколок ударил плоской, а не острой стороной». Ему подумалось, что Надя считает его трусом, и он сказал, словно оправдываясь:

— Ты столько натерпелась в плену, пережила. Зачем подставлять себя осколкам? Мы тут все за тебя в ответе перед твоим братом. Правда, Леся?

— Правда, Василий Андреевич, — отозвалась Леся.

Когда самолеты улетели, Надежда испуганно воскликнула:

— Вас ранило, Василий Андреевич? В ту руку, что заслонила мою голову?

— Чепуха. Комком земли ударило в плечо, — ответил спокойно генерал. — Что это за повозка, опрокинувшаяся в лужу? — спросил он у своего ординарца.

— Подвода Коровайного. С газетами.

— Газеты намокли?

— Немного. Подсушим, — сказал подбежавший редактор.

— Осколок ударил в правое плечо? — шепотом спросила Надежда Василия Андреевича. — Это из-за моей неразумной головы.

— Оставь про свою голову, Надя, — махнул рукой генерал. — Ударил комок земли, и только. На этом хуторе мы остановимся. Идите с Лесей к крайней хате. Там будет штаб. Сварите что-нибудь горяченькое бойцам.

— А остальные пять хат? — спросил ординарец.

— Скажи медикам: пусть занимают под санчасть четыре хаты. Пятую — под радиоузел.

— Есть! — козырнул ординарец. — Наконец-то за две недели под крышей побудут раненые.

— Леся! Пора начинать радиосеанс с кавалерийским корпусом. Быстренько разворачивай свою «музыку». Создается такое впечатление, что они уже выдохлись и приостановили наступление. И это тогда, когда мы возле Цумани, в трех десятках километров от Ровно, — недовольно сказал генерал.

— Бегу, Василий Андреевич! Чувствую: сегодня мне придется не только принимать, но и передавать. Буду работать в хате, чтобы не мерзнуть здесь, под открытым небом, — ответила Леся.

Василий Андреевич вошел в хату-штаб. Возле печи хозяйничала Надежда. Пахло разваренным пшеном и жареным луком. Запахи щекотали ноздри.

— Кажется, пахнет не только пшеном и луком, — прищурил хитровато глаза Василий Андреевич.

— Ваш ординарец Микола две курицы принес. Говорит, у немцев конфисковал на шоссе. Кулеш будет на славу, — ответила Надежда. — Давайте я зашью дырку на вашей фуфайке.

— Это мелочь, Надежда!

В хату вошел Гаврила Хуткий.

— Чую, тут кулеш варят! — вместо приветствия сказал он.

Генерал обнял Хуткого за плечи.

— Рассказывай.

— Товарища Клауса Дилинга передали своим людям, как того и требовал Шаблий. Видели бы вы, как он прощался с Терентием. Оба плакали. Вот вам и враги на Днепровском плацдарме…

— Спасибо, что выполнили это задание. Клаус должен помочь нашим войскам, когда мы перейдем границу, — сказал генерал. — Как там подпольщики? Как обстановка в Ровно?

— Оккупационные власти совсем осатанели. На улице Белой уже расстреляны, сожжены, закопаны живьем тысячи наших людей. Белая улица стала черной от пепла… Бандеровский писака, редактор Влас Самчук, драпанул, подался куда-то на запад со своей газетенкой «Волынь»… Погибли Луць, Шкурко и Жарская. Я их хорошо знал. Все они коммунисты и были непримиримыми бойцами за воссоединение западных земель с Советской Украиной. Весь город говорит об их казни. Марина Жарская с петлей на шее крикнула: «Люди! Не забудьте моих деток!» Федя Шкурко: «Наш народ не запугать виселицами! За нас отомстят!» Иван Луць: «За тебя, Родина, отдаем жизнь! Живи вечно, наша большевистская партия!..» Вот так умерли мои земляки.

— Инквизиторы, а не люди эти гитлеровцы! — сквозь зубы процедил Василий Андреевич, ударив рукой по столу, на котором лежала расстеленная карта. — И я знал Луця, Шкурко и Жарскую. Каких прекрасных людей мы потеряли!