Валерий Барабашов - Незримые поединки

— Мальцев!

Тысячи людей повторяли фамилию летчика, тысячи глаз смотрели на него.

Митинг открыл председатель колхоза Г. А. Скляров.

— Миллионы людей в годы войны сознательно шли на подвиг на фронте и в тылу. Мы, к сожалению, еще не знаем имен многих из них. Спасая советского летчика, Прасковья Щеголева приняла нечеловеческие муки, пошла на смерть, но осталась верной Родине. И не только сама. Стойкостью, великой силой материнского сердца она подняла на беспримерный подвиг своих детей и мать… Совсем не такое мужество требовалось от другой нашей женщины…

Люди плакали, когда стал выступать бывший пилот Мальцев. Гнев и слезы… Слезы и гнев… Такова была реакция тысяч людей на его волнующий рассказ. А взявший потом слово Саша Щеголев сказал, что отныне они с Михаилом Тихоновичем братья, и крепко обнял его…

Один за другим поднимались люди на трибуну, высказывали свое восхищение мужеством и героизмом Прасковьи Ивановны, клеймили позором предательницу.

…А Наталья Коршунова в это время лежала на диване в своем огромном доме и, прикрыв голову одеялом, ждала. Она ждала, что за ней придут, что ее силой заставят одеться, привезут на митинг и поставят перед всем народом.

Этого она боялась больше всего. С той поры, как стало известно, что выданный ею летчик оказался жив и обещает приехать в Семилуки, она не знала покоя. Ей казалось, что всюду, где бы она ни появлялась, на нее показывали пальцем. Даже на работе, стоило двум-трем женщинам о чем-нибудь между собой заговорить, ей чудилось, что говорят о ней. Не легче было и дома. Наталья входила вечером в спальню и украдкой смотрела на портрет мужа, висевший над кроватью.

Наталья помнила, как Андрей, уходя на фронт, сказал на прощанье: «Будь как все…».

«Как все…» Почему же она не осталась такой, как все? Что отгородило ее от односельчан?

Это началось, пожалуй, с того дня, когда в их доме появился фашистский офицер. Это был высокий рыжеволосый немец. Осмотрев хату, он остановился в большой комнате и сказал на ломаном русском языке:

— Это будет мой комнат…

Наталья не возражала.

Первое время офицер вел себя очень корректно. Каждое утро, увидев ее, приветливо говорил:

— Наталий, здрафствуй… — и уходил куда-то по своим делам.

Немецкие офицеры и солдаты стояли и в других хатах села, поэтому Наталью не смущало присутствие чужого человека в ее доме. Да и врага она представляла себе другим.

Теодор, как назвал себя ее постоялец, был очень любезен с ней. Однажды, увидев, что Наталья с матерью третье утро варят в чугунке кукурузные початки, сам принес полный котелок пшенной каши и банку мясных консервов. Наталья сначала отказывалась, но тот взял ее за руку и многозначительно посмотрел в глаза:

— Вы можете каждый день получать пища немецкий кухня…

Но ходить на немецкую кухню, которая располагалась напротив ее дома, Наталья все-таки стеснялась. И офицер будто забыл про свое обещание. Зато он несколько раз приносил с собой разные продукты и просил обменять их на самогон.

Она, конечно, знала, что многие в селе не одобряют ее поведение. За спиной и даже в глаза жители села высказывались напрямик:

— Ох, Наташка, Наташка, плохо тебе будет, когда придут наши…

А где они, наши-то? Вон Теодор вчера сказал, что немец стоит у самой Москвы, Сталинград вот-вот падет. Не наш, а ихний порядок скоро везде будет. К нему и надо привыкать. В такое время каждый живет как умеет…

Одно смущало Наталью: как посмотрит на нее Андрей, если ему удастся вернуться домой. Последнее письмо она получила от него давно. Он сидел в каких-то болотах, и настроение, судя по письму, было у фронтовика невеселое. А потом связь совсем оборвалась. В село пришли немцы, и о муже Наталья теперь вспоминала все реже и реже. Она даже сняла со стены его портрет, сделанный вскоре после их свадьбы, положила на дно сундука.

В тот сентябрьский день Коршунова пришла домой и застала Теодора в крайне раздраженном состоянии. Он ходил по комнате из угла в угол и что-то говорил про себя по-немецки.

— Где ты была? — резко бросил он появившейся в дверях хозяйке.

— Картошку для вашей кухни копала, — с обидой в голосе так же резко ответила Наталья.

— Кухня мой такой, как твой, — сверкнув глазами, произнес Теодор. — Я даю тебе паек от немецкий солдат…

Наталья никогда не видела Теодора таким злым. Уж не за летчика ли ему дали нагоняй? И обрадовалась, когда узнала, что это так. Теодору звонил эсэсовский полковник и отругал его за то, что вторые сутки подчиненные ему люди не могут найти пилота с разбитого советского самолета.

— Плохо ищете, — сказала Наталья. И вызывающе посмотрела на своего постояльца.

Тот подошел поближе и крепко взял за плечи.

— Наталий, ты знаешь, где он?! Ты покажешь его место!.. Мы очшень благодарим вечером…

— Одна я не пойду, — твердо сказала Наталья после некоторого раздумья. — Мы трое его видели. Втроем и пойдем…

Наталья встала, подошла к окну, отдернула занавеску.

— Люди с митинга еще не вернулись?

— Нет пока, — ответила мать. — Одна девчонка Дубинкиных пробежала домой.

Дубинкины… Дубинкины… Долгое время они служили для Коршуновой своеобразным громоотводом. Написав на них после войны заявление в органы госбезопасности и видя, что никого не трогают, Наталья приободрилась. Она сделала все для того, чтобы скрыть правду и свалить вину за выдачу летчика на Марию Дубинкину и ее мать. Выдуманная ею версия искусно распространялась по селу не только Натальей, но и ее многочисленными родственниками. А когда Мария Дубинкина, не выдержав несправедливых обвинений, оставила родное село и уехала в город, Наталья всюду нашептывала:

— От стыда сбежала…

И на душе у Натальи с каждым годом становилось спокойнее. Она знала, что советский народ великодушно простил тех, кто из-за своей трусости или по какой другой причине сотрудничал с оккупационными властями и раскаялся в этом. Привлекали к ответственности лишь карателей. Но она ведь никого не расстреливала, не казнила…

И все-таки образ окровавленного советского летчика кошмарным видением не раз являлся ей во сне. Не дай бог, если он окажется живым!

Вчера она встретилась с ним…

Что с ней было! Еле дошла до дома и, не раздеваясь, упала в постель. Наталья чувствовала, что и сейчас там, на митинге, наверное, тоже говорят о ней и проклинают ее… Как она будет теперь смотреть людям в глаза, жить в одном селе?

…А митинг уже подходил к концу. Секретарь райкома партии И. Ф. Юшин зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР. За проявленные героизм и мужество Прасковья Ивановна Щеголева посмертно награждалась орденом Отечественной войны первой степени, а сын ее Александр — медалью «За отвагу».