Рудольф Кальчик - Рукопожатия границ

Неделю спустя меня вызвал к себе полковник.

— Как обстоит дело со здоровьем Митренги? — спросил он меня.

— В порядке, — ответил я удивленно.

— Я так и предполагал, — проворчал он и забарабанил пальцами по письменному столу, затем обратился ко мне: — Знаете… Митренга уходит из погранвойск. Мы хотели назначить его начальником погранзаставы, а он, представьте, подал рапорт о демобилизации.

Я слушал его как наэлектризованный.

— Разве так поступают настоящие солдаты? — В словах полковника звучала горечь. — Я тщательно изучил этот вопрос. Там, в горах, он сводил свои личные счеты, — полковник грустно улыбнулся. — Были ли вы когда-нибудь в Свентокшиских горах? — вдруг спросил он меня и, не дожидаясь ответа, заговорил: — Есть там, как вы знаете, заповедник. В тысяча девятьсот тридцать шестом году туда назначили молодого лесничего по фамилии Митренга. Его перевели туда за то, что он недостаточно активно боролся с расхитителями леса. В заповеднике у него была более легкая задача. Он кормил оленей, выпускал из капканов зайцев и лис. В тысяча девятьсот тридцать седьмом году всех лесничих обязали научиться кататься на лыжах в горах и в лесу. Кто не научится этому, потеряет должность. Митренга научился.

Во время войны в его домике несколько раз ночевали партизаны Армии Людовой. Однажды ночью зимой сорок третьего года реакционная банда бросила в его дом через окно связку гранат. Жена и сын пали замертво. Второй ребенок, дочь, — лишилась глаз. Митренга с ослепшей девчонкой выскочил через окно и под градом пуль скрылся в лесу. Ребенка он оставил у знакомых, а сам присоединился к отряду Армии Людовой. После войны он добровольно вступил в погранвойска…

Теперь мне все стало ясно. Я был потрясен. Вот, значит, почему… Перед моими глазами встала картина его схватки в горах.

Да, теперь я хорошо понимал его. Этим человеком овладела ненависть, и он боялся, что кто-либо узнает об этом, поскольку он стыдился этого чувства.

Ему было недостаточно абстрактной победы над врагом, где-то на далеком фронте. Это должно было быть весьма конкретное, осязаемое чувство удовлетворения. Как близким и осязаемым был взрыв в избушке лесника, как вполне осязаемыми были пустые глазницы на лице ослепшего ребенка…

Митренга долго ждал поединка, но в равных, честных условиях. Это поразило меня больше всего… Как он на протяжении стольких лет скрывал свою ненависть. — Черский посмотрел в окно.

— Вы думаете, что Белый лыжник был одним из тех, кто бросил гранаты в его избушку? — спросил взволнованный Снех.

— Нет, почему же, — промолвил удивленный Черский. — Мне кажется, вы меня не совсем правильно поняли, магистр. Вы рассуждаете слишком конкретно. Белый лыжник здесь ни при чем. Ведь не это важно. — Черский встал и одернул мундир. — Вы меня понимаете, магистр?

— Да… действительно, — смутился Снех. — Прошу вас, говорите дальше, капитан!

— Ну что вам еще сказать? — пробормотал Черский. — Разве то, что сейчас я все чаще задаю себе вопрос: а не был ли все же Митренга настоящим солдатом?

Перевод В. Светлова.

В предутренний час, когда солнце еще не поднялось над неуютными лысыми горами, в бухте очутился шестимесячный щенок, случайно упавший с борта польского парохода.

На этом могла бы закончиться история, если бы щенка не заметил сигнальщик «морского охотника», возвращавшегося в порт. Командир приказал застопорить машины и спустить шлюпку.

Так щенок оказался на пограничном корабле, которым тогда командовал Николай Дмитриевич Салагин. Под кличкой Капитан щенок был занесен в бортовой журнал.

Примерно через полгода «охотник» Салагина отправился на базу для очередного ремонта. Лохматый щенок с любопытством наблюдал за тем, как корабль, до того свободно бегавший по морю, завели между двумя сырыми стенками дока и подняли кранами на стапели. Одиноко стало Капитану. Он тихо заскулил, оглянулся и заметил присевших возле него на корточках двух моряков, откровенно залюбовавшихся существом с острым носиком и длинными волосами, щеткой торчавшими на мордашке.

— Ишь ты, бриться, видать, просится, — сказал боцман Калитвенцев. — У нас на Кубани этакого шустрика днем с огнем не найдешь… — Боцман тихо посвистел и произнес несколько ласковых слов, очевидно понравившихся Капитану, потому что он добродушно повиливал пушистым хвостом.

Второй матрос, если говорить о коренном местожительстве — горьковчанин Жигулев, приблизился и почесал щенка за ухом. Капитан прижмурился и сладко зевнул.

— Ишь ты, вроде давным-давно знакомы! — удивился Калитвенцев. — Представь себе, Жигулев, ведь это же приятное развлечение в нашей тревожной житухе. Общение с животным миром облагораживает человека! Не так ли, друг? — Он с удовольствием любовался лапкой щенка. — Мне почему-то сдается, что ребята с «охотника» не оценили по-настоящему свою находку. Ремонт ремонтом, а зачем же забывать о такой собачонке. Следует исправить ошибку и перекантовать это живое существо на наш боевой катер…

Жигулев промолчал. А молчание, как известно с глубокой древности, означает согласие.

Улучив подходящий момент, боцман прихватил Капитана, принес на катер и бесцеремонно засунул его в форпик, чем лишил света и развлечений. Щенок поднял неистовый визг, а во время насильной кормежки вырвался и пулей улетел на свой корабль.

— Не умеешь — не берись, — укорил боцмана Жигулев.

— Не сумел, — признался Калитвенцев, — характерная оказалась собачка. С нею, брат, надо на «вы»…

— То-то, боцман. Не коваль — так и рук не погань. Предоставь мне. Надо делать мягче, а главное, угадать время…

И Жигулев «угадал». Корабль отремонтировали, и он должен был уходить к месту службы. Накануне, сумеречным вечером, Жигулев перекрыл дорогу щенку, подманил его колбасой и надежно упрятал на время в хижине своего приятеля абхазца Баграда, занимавшегося разведением певчих птиц.

Когда опасность миновала, Капитан оказался на катере. Жигулев серьезно представил его команде и принялся любовно и терпеливо приучать щенка к новой обстановке. То ли приличное обхождение ласкового Жигулева, то ли молодость щенка, то ли одна и та же морская форма, но Капитан быстро привык к катерникам, привязался к Жигулеву, и однажды помощник командира Валентин Хамидулин торжественно раскрыл вахтенный журнал, вооружился самопиской и по всем правилам внес его в журнал под кличкой Степка.

С этой бортовой записи Степка стал узаконенным членом экипажа катера с соответствующими правами и обязанностями. Мясо, сахар и конфеты «Раковая шейка» приучили его принимать катерные сигналы, стоять на задних лапах, подавать голос, просить пищу. Через год он по авралу бежал на бак, точно на одно и то же место, на якорь у шпиля, где орудовал боцман Волков, заменивший ушедшего в запас Калитвенцева. После отдачи якоря Степка вначале бежал к комендору Жигулеву, своему другу и тренеру, научившему его всем премудростям, а потом прыгал в командирский отсек.