Майкл Суэнвик - Полет феникса

Вечером, когда все выполнимые дела были закончены, а прочие отложены, Довесок поднялся на крышу башни Желтого Журавля, где, как и следовало ожидать, обнаружил Даргера Тот не сводил взгляда с реки. Перед городом скопилась целая флотилия лодок. Там, где несколько часов назад простирались лишь голые поля, вражеские солдаты возводили полотняный городок. В свете заходящего солнца палатки казались золотыми, а тени от них – фиолетовыми.

– Как они прекрасны! – воскликнул Даргер. – «…Караван судов торговых плыл среди небесных круч, приземлялись с ценным грузом лоцманы багровых туч» [14] Отрывок из поэмы А. Теннисона «Локсли-холл» (пер. А. Катар). . Теннисон. Интересно, сошелся бы он с Ли Бо. Мне кажется, с Ду Фу у него больше общего.

– Дела поэтов подождут. Сегодня мы раздали кучу обещаний.

– Как же я сразу не догадался, что Мощный Локомотив неравнодушен к Белой Буре. Каждый раз в ее присутствии он превращался в невоспитанного грубияна, отпускал в ее сторону оскорбительные шуточки – в общем, вел себя как школьник-переросток в период обострения.

– Мы что, волшебные джинны, исполняющие по три желания? Обри, мы уже пообещали Белой Буре, что заставим царевича Блистательного Первенца жениться на ней и осесть в Севере. Вдобавок мы только что, правда вынужденно, пообещали царевичу, что Белая Буря покорно отправится с ним в Южные Ворота и удовольствуется ролью любовницы, хотя ни одному нормальному человеку такое и в голову не придет. Я не понимаю, как нам добиться этих двух взаимоисключающих целей и одновременно сделать так, чтобы Белая Буря влюбилась в Мощного Локомотива.

– Не забывай, нам еще, вопреки всему, нужно победить Хитрую Лису. – Даргер махнул в сторону реки. Ровные кварталы холмов-развалин уходили вдаль, насколько хватало глаз. – Во времена Утопии Перекресток был гораздо больше, чем сейчас. Половина его простиралась к северу от Длинной реки. По легенде, здания подпирали небо. «Я – Озимандия, я – мощный царь царей! Взгляните на мои великие деянья, владыки всех времен, всех стран и всех морей!» [15] Отрывок из стихотворения П. Б. Шелли «Озимандия» (пер. К. Бальмонта). . Интересно, поладили бы Шелли и Ли Бо.

Вид у Даргера был настолько угрюмый, что Довесок, не удержавшись, расхохотался.

– Ладно, будь что будет. Тебе нужно поспать, – сказал он. – Завтра трудный день.

Они вместе спустились на третий этаж и перед покоями Даргера обнаружили Умелого Слугу. Тот ждал их, повесив голову и обхватив колени руками.

– Умелый Слуга, ты загрустил, – подметил Даргер.

Юноша поднял голову: в глазах блестели слезы.

– О, господин. Просто я думал о жене. Я давно ее не видел и соскучился.

– Ты женат? Как вышло, что ты ни разу об этом не упомянул?

– Да, господин. Она осталась в Севере. Я не хотел беспокоить вас своими сердечными переживаниями.

– Почему бы и нет? Все остальные только этим и занимаются.

По всей видимости, Умелый Слуга страдал той парадоксальной гордостью, что иногда проявляется у людей низшего сословия и мешает попросить помощи у тех, кто мог бы ее оказать. Попрощавшись с Даргером и посочувствовав Умелому Слуге, Довесок покинул башню Желтого Журавля и отправился в небольшую гостиницу, которую присвоил себе клан Огненной Орхидеи.

Довесок собирался утрясти несколько вопросов с родичами, с которыми не виделся с начала эпидемии, но все это время он не виделся и с Огненной Орхидеей, а потому их воссоединение получилось как никогда страстным.

– Благодаря твоей подруге Дорогущей Докторше все больные члены семьи выздоровели, – сообщила Огненная Орхидея, когда они наконец оторвались друг от друга.

– Ее зовут Непогрешимая Целительница.

– Какая разница? Всем не терпится попасть к ней на прием, потому что она богатая и исцеляет от недугов. Но я назвалась твоей женой, и она приняла меня без очереди – хотела на меня взглянуть, любопытная. У нас состоялась длинная интересная беседа. Она только и болтает о своих деньгах, но мне показалась очень прижимистой.

– Ну, долгие годы она жила в нужде.

– Это многое объясняет, – задумалась Огненная Орхидея. – Вряд ли мы вытянем из нее хоть монету. Так что даже не будем пытаться. Кстати, Маленькая Паучиха обнаружила, что, если нарумянить щеки и вести себя как во время болезни, можно сойти за жизнелюбицу. Она такая умненькая.

– Это может пригодиться в будущем.

– Я тоже так думаю. Еще я хочу, чтобы ты сделал из Злобного Отморозка героя.

– И зачем тебе это, скажи на милость?

– Герой в семье никогда не помешает.

– У тебя есть я, – напомнил Довесок.

– Обычный герой. А ты особенный. Но проследи, чтобы Злобному Отморозку ничего не угрожало. Мой младший братишка на самом деле очень чувствительный. Не любит, когда в него стреляют. А теперь рассказывай, чем ты занимался все это время.

Довесок посчитал, что разумнее не делиться с Огненной Орхидеей ни планами Даргера, ни помешательством Тайного Императора на Невесте Феникса, ни тем фактом, что установка вот-вот заработает. Взамен он поведал о злополучной мечте Непогрешимой Целительницы угодить дряхлому отцу, о безнадежном стремлении Белой Бури выйти замуж за царевича Блистательного Первенца и продолжить карьеру главного археолога, о неожиданном требовании Мощного Локомотива заставить Белую Бурю полюбить его и об одержимости царевича Блистательного Первенца вернуться в Южные Ворота с Белой Бурей в качестве любовницы.

– Сложная штука любовь, – вздохнул он, завершив рассказ.

Огненная Орхидея потрепала его по щеке.

– Повезло тебе, никаких любовных забот. А все потому, что у тебя есть жена.

Первыми объявились разведчики.

Ворота Гармоничного Общения были распахнуты настежь: и внешние обитые железом створки, и внутренние. За воротами трепетали на ветру знамена, сверкала начищенная брусчатка, перед каждым окном пестрели яркие цветы. Четверо храбрецов на крепких невзрачных лошадках осторожно въехали на площадь Свободной Торговли. Город встретил их пустотой и безмолвием, отчего разведчикам стало немного не по себе.

Впрочем, один человек их все же поджидал. Даргер в привычном неброском облачении ученого разместился высоко над землей, на центральном балконе Дома Жизнелюбивого Руководства. У ног его курились благовония. Он сидел совершенно неподвижно, только пальцы ловко перебирали семь струн гуциня. Грустная мелодия летела над площадью, еще больше подчеркивая тишину.