Залман Танхимович - Опасное задание. Конец атамана [Повести]

Когда Асантай закрыл за Избасаром скрипучую калитку, была уже ночь. Отдохнувший, накормленный и напоенный дончак, пофыркивая, плясал под Джанименовым. За пристанью дорога разбежалась надвое. Одна несгибаемой полосой туда, к косе, другая кинулась в сторону.

«Всего шесть верст», — обрушилось, как лавина, неодолимое желание на Избасара, и рука сама натянула повод.

— Тпру, лысый, тпру.

«Проехать и, не слезая с коня, заглянуть во двор дома, где прошло детство, юность… Там, видимо, все как было когда-то. И в доме напротив, где жила Дамеш, тоже все, как было».

Этот домик вечерами манил к себе крайним окошком. Отец Дамеш, конечно, живет по-прежнему там. Можно переброситься с ним парой фраз, опросить будто невзначай. «Кто знает, возможно, никогда больше не придется побывать в Ракушах…».

И Избасар послал дончака на дорогу, что ринулась с пригорка в сторону.

Уже после, когда миновал единственное на всем этом куске побережья топкое место, притаившееся среди закисших камышей, где, пробираясь по узкой части, дончак увязал по щиколотку, он вспомнил про бородатого казака и обеспокоенно оглянулся. Но тут же успокоил себя: «Не узнал он меня. Иначе бы на пристань явился».

Все же, развязав на ходу мешок, Избасар переложил наган за пояс.

Дорога, а точнее конная тропа, узким ущельем рассекла камышовые дебри. Под копытами иноходца то похрустывал песок, то чавкала вода.

Может, полвека назад, а может, больше здесь было море. Когда-то оно поднималось до самого Гурьева, но солнце выпило его постепенно. Под жгучими ветрами in пустыни сжался, усох древний Каспий. Обмелели и его поильцы — реки. Там, где еще полвека назад шумели волны, теперь шумят вдоль берегов непроглядные камыши, тянутся вперемежку с песчаными косами седые солончаки и вязкие топи, которые здесь называют соры.

Стелется убаюкивающей иноходью дончак. Край неба у горизонта набухает желтизной. Воздух такой звонкий, когда каждый шорох, как выстрел. Избасар возвращается из Ракушинского поселка. Он таки побывал у дома, где жил с матерью, поглядел через низкий плетень во двор. Там даже колода осталась с прежних времен. А вот напротив торчала лишь печная труба и закопченные стены из самана. Дом Дамеш сгорел дотла, и, видимо, недавно.

Грызет на ходу удила иноходец, а Избасара бросает в сон. Опять двое суток не смыкал он глаз. «Может, прилечь ненадолго?» — мечтает Джанименов, с трудом поднимая веки. Тропинку ему загораживают возы с сеном, да так явственно, что даже в нос ударяет запах скошенной, успевшей завянуть сочной травы. Возы исчезают, вместо них появляется большое стадо верблюдов.

«Откуда они?» — Верблюды тоже исчезают, и снова бежит между камышей конная тропа, и снова тяжелеют веки.

Когда рядом выросли два всадника, подумалось: «Тоже мерещится». Поэтому и замешкался Джанименов, упустил момент. А те, услышав топот коня, уже ждали, укрывшись за камышами, и налетели сразу с двух сторон. Свистнул аркан, обвился, захлестнул руки.

Эх, если бы двумя секундами раньше опомниться, сбросить с плеч дрему. Одной секундой хотя бы раньше.

— Вяжи крепче..

— Врешь, сволота, не вырвешься.

— Вяжи, говорю.

— Ты пинаться, гад? Я те…

— Легче, Быков, он мне живой нужен.

— Здоровый бугай, заарканенный, а не дается. Ну-кось! Двину вот под дыхало, узнаешь!

Но Избасар изловчился и первым ударил ногой бородача, тот отлетел в сторону. Но конец аркана в руках у офицера. Он дернул его, и Избасар плашмя растянулся на тропе.

Бородач поднял его за шиворот, поставил на ноги. Рядом с бородачом рыжий офицер — старый знакомый. У него торжествующие глаза и тонкая змейка усов над впалым ртом.

— Тэк-с, скотина. Встретились? Далеко забрался, сволочь! Зачем пожаловал к нам? — и офицер по-своему, по-исаевски ткнул в подбородок Избасара.

Избасар молчал и старался встать вполоборота к рыжей скотине, освободить руки. Под гимнастеркой наган. «Эх, ухватить бы его только».

— Я тебе развяжу, сука, язык. Откуда лошадь взял? Что на пристани делал?

— Обыскать, ваше благородие?

— Обыскивай.

— Наган, ваше благородие, и нож.

— Обыскивай еще.

— Теперь, кажись, все.

— Проверь, как связан.

— Это, ваше благородие, с ручательством. Ни в жисть не развяжется.

— Смотри! Теперь лети на косу. Этот косоглазый, видимо, не один прибыл.

— Их на лодке вроде…

— Слушай и не мели языком, когда говорят старшие, — перебил Быкова офицер. — Напрямик скачи, не через согру. Найдешь Самойленко, передашь, — пусть все лодки проверит, всех чужих и подозрительных забирает сразу.

— А энтого сами поведете?

— Сам.

Офицер взобрался на лошадь. Конец аркана, которым был связан Избасар, он вдел в ушко седельной луки. В одну руку он взял поводья, в другую — наган.

— А дончака куды, ваше благородие?

— Дончака? Привяжи к каурому сзади.

— Готово. Можно сполнять приказ?

— Можно. И не забудь, что лишних полсуток эта красная рвань по твоей милости среди нас шлялась. Смотри, если Ильиных прикончили за это время, не позавидую тебе.

— Так разве виноват, ваше благородие, когда не признал враз… Скуплю провинность, вот…

— Пошел, не разговаривать.

Не касаясь стремян, Быков влетел в седло. Под копытами его коня чавкнула грязь, шумнул, качнулся и снова неподвижно застыл камыш.

— Шагай! — крикнул офицер.

Избасар стоял, стиснув зубы, с диковато блестевшими глазами. Он не остыл еще, не выключился из борьбы, хотя его оглушило все происшедшее только что.

— Шагай, кому говорю! — громче выкрикнул Исаев и дернул аркан.

«Провалить такое задание, сгубить товарищей», — с каждым мгновением эта мысль все настойчивее овладевала Избасаром и ему становилось все страшнее и горше. Случившееся уже не исправить. И не будет теперь ни встречи с Дамеш, ни сына, которого хотел назвать русским именем Мирон, не будет. От этих мыслей хотелось кинуться очертя голову на офицера, пусть стреляет. Это будет лучшее, что можно сделать.

За какое-то мгновение перед Избасаром прошла вся жизнь. Ей, видимо, скоро суждено оборваться. И все же какой бы мучительной стороной ни обернулась она к нему теперь, другой жизни он бы не хотел, не выбрал бы. Только ту, снова и снова ту, которая привела в красноармейский полк, в кремль, к Кирову, а затем сюда, в Ракуши. Вот только бы еще выжечь каленым железом этот кусок жизни, когда свистнул в воздухе аркан и спеленал руки…

— Шагай, сволочь! — Исаев наклонился и стегнул плетью.

Боль вывела из оцепенения. Избасар пошел. Под ногами у него чавкала вода. Он шагал, и ему было все безразлично. Теперь ничего сделать уже нельзя. Даже если кинуться на офицера, тот и стрелять не станет, просто дернет за аркан, свалит и потащит волоком, как барана.