Залман Танхимович - Опасное задание. Конец атамана [Повести]

Избасар шагал, опустив голову. Узкая тропа отгородилась от Каспия густой стеной камыша. В нем звенела мошкара да где-то в самой камышовой гуще крякали утки.

«Значит, там плес», — подумал Избасар. И вдруг его ожгла неясная пока мысль: аркан ведь из сыромятины. Если его намочить… Мысль постепенно крепла.

Сделав вид, будто нечаянно подвернулась нога, Избасар упал плашмя на спину и, упираясь связанными кистями рук в землю, утопил их в грязной жиже. Подниматься он не торопился.

Офицер ждал. Он сидел на лошади, чуть сгорбясь, насвистывая что-то сквозь зубы, и играл наганом.

Когда ждать надоело, усмехнувшись, спросил:

— Долго, скотина, валяться будешь? Или снова плетью тебя поднимать? Смотри, свяжу ноги и волоком утащу куда надо.

Избасар удивился: «Колдун, что ли, офицер? Чужие мысли читает». Он перекатился на бок и встал. Сыромять намокла хорошо.

Впереди было еще два или три места, где придется брести по воде, а затем начнется сор, по которому проложена узкая гать.

«До того, как начнется сор, руки должны быть свободны», — внушал себе Джанименов и снова падал на спину, вставал, не торопясь, и шагал дальше, покорно опустив голову, как бы обессиленный вконец, смирившийся.

В спину ему смотрели холодные глаза и черный кружок нагана. Он это ясно чувствовал, как если бы видел затылком. В одном месте Джанименов не мог подняться довольно долго.

— А ну, падаль! — дернул за аркан офицер.

Это и надо было Избасару. «Сильнее тяни, сильнее!» — мысленно подталкивал он Исаева. Ремни заметно ослабли. Можно было уже шевелить руками.

А сор приближался. Избасар хорошо знал это ядовито-зеленое место. Даже зимой сторожило оно незадачливого путника бездонными незамерзающими глазками., Только дикие кабаны находили себе дорогу среди многочисленных его зыбунов. Много жизней поглотил сор, пока не протянули через его горловину узкую, в один след, камышовую гать. Она укорачивала дорогу от пристани до Ракушинского поселка, от которого все отступало и отступало море.

Тропа свернула. Под ногами закачался, запружинил настил, а с боков к нему вплотную подступила зеленоватая закисшая жижа. Она пузырилась, дышала. Мошка и та обходила ее здесь стороной, даже камыши в этом месте отжались подальше и трясина шипела, булькала; от нее несло мертвой гнилью. Где-то на плесе тревожно крякали утки.

Избасар замедлил шаги, освободив внезапно рывком руки, бросился на каурого, ударил его с размаху по глазам. Конь, испуганно всхрапнув, вскинулся на дыбы. Грохнул выстрел. Пуля щипнула Избасара за шею. Вторично выстрелить офицер уже не успел. Каурый рухнул с настила. Исаев вылетел из седла и шлепнулся невдалеке от коня. В первое мгновение он даже не сообразил как следует, что произошло, и попытался вскочить. Но сор уже поймал его мертвой хваткой, не знающей ни устали, ни пощады.

Исаев понял все, дико закричал, забился и сразу погрузился по грудь в трясину. А в нескольких шагах от него из зеленоватой густой жижи торчали плечи и голова Избасара. Его сбил грудью каурый, когда падал с настила.

Со свистом, втягивая в себя воздух, Избасар старался не двигаться и только закрывал глаза от летевших брызг. Каурый бился неистово, он не умел ждать, и его затягивало в пучину быстрее.

Перед Избасаром концы камышитовых пластин, но руки до них не достают. А грязь черным удавом обвилась вокруг, давит, засасывает в свое смрадное ненасытное брюхо. Мысль работает четко, напряженно. «Надо собраться с силами и рывком, рывком проложить себе дорогу к пластинам. Всего несколько вершков надо продвинуться и, если это не сделать…».

Каурый бился все сильнее, храпел, стонал.

— Хапп, хапп, — барахтался в стороне от него Исаев, у него дикие, вылезающие из орбит глаза, разодранный криком рот: — Помог…ах…ите, — вопил он, звал Избасара и судорожно растопыренными пальцами хватал податливую густую ряску.

На настиле с порванным поводом стоял дончак. Когда каурый упал, иноходец Ильиных тоже задними ногами соскользнул с гати, но выкарабкался, ободрав в кровь лодыжки. Он стоял еще не успокоившись, тихо пофыркивал, дрожал кожей.

— Агха, пом…те, — продолжал воевать с сором офицер и погружался все глубже в бездонный омут. Когда его засосало почти по плечи, он сумел как-то ухватиться за тоненькую слегу, конец которой высунулся из гати, и по ней стал выбираться наверх. Вот он освободил плечи, грудь, вот еще ближе продвинулся к настилу. Его больше не засасывало уже. Он лежал, держась за слегу, набирался сил, и испуг постепенно исчезал из его глаз. В них появились торжествующие искорки.

Избасар по-прежнему не шевелился. Но вот он тоже сделал отчаянный рывок и ухватился за пластины.

Растревоженная топь фукала, как белье при парке, она кипела, будто внизу под ней горел огонь.

Все тише бился каурый. Над трясиной уже виднелась только оскаленная морда. Вскоре над ней сомкнулся глазок, булькнул и затянулся густой пленкой.

Исаев с ужасом отвернулся от этого места. Он разглядел, что Джанименов держится за пластины, и понял: если ему удастся выбраться первым, то… и нервы у офицера сдали опять.

— Ннет, сволочь красная, нне уйдешь, — он принялся торопливо искать кобуру, где был браунинг, и не находил. Наган же он выронил, когда падал с лошади. Нащупав кобуру, поручик выдернул ее из грязи, но расстегнуть не смог. Тогда он сорвал ее вместе с поясом, ухватил зубами, поймал выскользнувший было пистолет и взвел его, выпустив на мгновение слегу.

— Вылезай, вылезай, большевистская морда, я тебя успокою сейчас, — прицелился он в лоб Избасару.

Тот поднял голову и глядел на офицера в упор. Налитые кровью глаза Избасара горели такой жгучей ненавистью, что Исаев на миг растерялся.

— Стреляй, шакал, собака! — закричал требовательно Избасар и, опустив пластины, зачерпнул горсть грязи и изо всех сил швырнул ее в лицо офицеру… Исаев пригнул голову и выбросил вперед руку с браунингом. В глаза Избасару ударил яркий, как молния, свет. Этот свет раскололся где-то в голове, отбросил ее назад и повалил Избасара набок. Вслед за выстрелом из камышей со свистом выметнулась испуганная утиная стая.

И наступила тишина. Только комары тонко звенели над топью.

Обманутая этой тишиной, стая пронеслась над дальним плесом, вернулась назад и собралась было опуститься на прежнее место. Но у самой гати шарахнулась в сторону, взмыла и исчезла вдали.

Облепленный тиной Избасар поднял голову, вскинул над зыбуном руки и принялся очищать от грязи лицо. Его душил кашель. Боли он не чувствовал, только сильный звон в ушах.

Офицер лежал на прежнем месте, ухватившись за слегу. В вытянутой руке он держал рукоятку браунинга, ствол у которого был начисто оторван. Из головы офицера сквозь комья грязи сочилась кровь.