Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

Путь преимущественно лежал через лес, но с большими перелесками; два раза они проходили большими лужайками, где тучами носились стада антилоп, — чудесные естественные парки, которые могли бы быть английскими, когда бы не мглистый зной тропиков, не высокие нзамбии с их желтыми колокольчиками, мбины с их вспышками красного цвета, перистые пальмы и длинные деревья соседнего леса.

Но за последние два дня пути лес погустел и принял более темный оттенок; еще ни разу до сих пор они не видали ничего столь дикого, столь роскошного и тропического. Здесь произрастает каучуковая лоза, таинственное растение, требующее тепличной атмосферы и исключительно плодородной почвы. Большой каучуковый лес М’Бонга, занимающий тысячи квадратных миль, собственно состоит из двух лесов, соединенных перешейком лесной поросли, и имеет приблизительно форму песочных часов; на юг же от перешейка лежит страна слонов, в которую направлялся Берселиус, и Феликс вел их так умело и ловко, что они вступили в каучуковый участок всего лишь за каких-нибудь пятьдесят миль от входа в эту страну.

В лесу, в тридцати милях от последней, находится бельгийский форт М’Басса. Туда-то они и направлялись теперь, так как форту надлежало сделаться их базой для предстоящей большой охоты.

В наше время М’Басса не служит больше фортом, а лишь местом для складирования каучука. В первые времена бельгийского владычества укрепленный пункт был необходим, ибо в окрестностях свирепствовало племя, почти столь же воинственное, как заппо-запы, но теперь члены этого племени давно уже покорились голубому флагу с белой звездой. Теперь они стали «солдатами», и правительство сумело извлечь все, что требовалось, из их свирепости, обращенной им в острое оружие.

В большом лесу М’Бонга каучуковая лоза распределена весьма неравномерно. Попадаются пространства без нее, и растет она в самых мрачных местах. Каучуковую лозу нельзя акклиматизировать, обрезать, привести в повиновение; она знать не знает ни поля, ни сада — она желает расти в одиночестве.

Всякое другое растение идет навстречу жатве с радостным лицом, но каучуковую лозу, эту темно-зеленую змею, приходится разыскивать, ибо она, как змея, боится смерти. Даже в производящих ее частях леса она встречается вразброс, так что сборщики не могут идти целым отрядом, как это делается при сборе хлеба, хлопка или винограда; приходится разбиваться на небольшие группы, которые, в свою очередь, расчленяются, оставляя там и сям по одному человеку, где каучук растет погуще. Оставшись в полном одиночестве, во власти живущих в его воображении злых духов и живущих в лесу зверей, он строит грубый шалаш из сучьев и листьев и принимается за работу, делая надрезы на стволе лозы и сцеживая ее липкий сок каплю за каплей.

Иной раз он поет за своей монотонной работой, и в период дождей, в промежутках между бушующими ливнями, можно уловить звук его мурлыкающих переливов сквозь шепот падающих капель, а по ночам непроглядная тьма пестрит искрами его костров.

Таковы условия работы сборщика каучука, и работа эта не из тех, которым приходит конец: она тянется из года в год.

Леса, которыми теперь вел их Феликс, относились к лесам около Янджили так же, как музыка Бетховена относится к музыке Моцарта.

Необъятные и мрачные симфонии. Гигантские деревья стенами, под тяжестью лиан толщиной в канат. Местами приходилось продираться сквозь заслон из листьев и плетей — носильщики теряли друг друга, перекликались, и голова шествия останавливалась, дожидаясь, чтобы все собрались; временами почва под ногами становилась скользкой, как сало, от упавших плодов смоковниц, которые растут здесь огромными и унылыми, роняя плоды в таком количестве, что дикие свиньи, сколько бы ни пожирали их, никак не могут с ними справиться.

На иных деревьях, подобно большим сухим листьям, висели летучие мыши, на других виднелись длинные плети седого мха; травы под ногами были полны сока, и запах его смешивался с запахом разложения.

При этом почва была неровная; внезапно весь лес окунулся в глубокую неведомую долину; вы чувствовали, что спускаетесь все ниже и ниже, и вдруг оказывались на дне лесной долины, о чем можно было догадаться по усиленной неподвижности воздуха. Когда попадались открытые места, они почти не открывали вида на небо и в окружающей их зеленой тюрьме больше походили на каморки, чем на перелески.

Однако Феликс не вел их сквозь самые дебри, а следовал едва намеченной дорогой, по которой свозили каучук из М’Бассы к реке.

Можно сказать, что они шли по проезжей дороге, а достаточно самых слабых признаков присутствия человека, чтобы пустыня утрачивала большую часть своего устрашающего характера.

Предоставляю вам судить, каково должно быть чувство одиночества в тех лесных дебрях, где нет ни единой тропы, в той бездонной глуши, где сборщики каучука работают в одиночку.

Наконец на третий день своего путешествия, в полдень, путники достигли подъема. Деревья начали редеть и мало-помалу совершенно исчезли, и над головами их развернулось голубое небо, а впереди, на верхней точке подъема, стоял, горя на солнце, форт М’Басса.

Парфенон во всей его славе не был прекраснее в глазах возвращающихся греков, чем этот полуразрушенный форт в глазах Адамса.

Здание, построенное руками белого человека и освещенное лучами солнца, — что могло быть утешительнее для глаз после долгого-долгого пути в удручающих лесах!

Форт М’Басса был не очень велик; окружающие его стены обвалились, но «гостиница» с конторой и большой амбар для склада каучука были в полном порядке и крыты прочными крышами.

С наружной стороны стен виднелись жалкие хибарки, в которых обитали «солдаты» со своими женами, и один из них, рослый негр в вечной феске и с винтовкой за плечами, первым заметил приближающееся шествие. Он известил о том громким воплем, на который из раскаленных хижин выбежали с дюжину ему подобных, а немного погодя из конторы вышел белый человек в пробковом шлеме, он на минуту приостановился, чтобы вглядеться во вновь прибывавших через полуразрушенную стену, и затем двинулся к ним навстречу.

Это был человек среднего роста, с меланхолическим лицом, резко белевшим в тени шлема; одет он был в грязную белую форму и держал папиросу в зубах.

Глядя на это лицо, казалось, что этот человек никогда в жизни не улыбался, а между тем оно не вызывало антипатии, хотя и наводило наблюдателя на размышления.

Голос его не был неприятен по существу, однако в приветствии, с которым он обратился к Берселиусу, прозвучало нечто, резко поразившее ухо Адамса: ибо голос Андреаса Меуса, начальника поста в М’Бассе, был голосом человека, который в течение двух лет был обречен говорить исключительно на языке туземцев. В нем слышались своеобразные интонации, паузы, нерешительность, выражавшие состояние ума, вынужденного в продолжение двух лет мыслить как туземец, да и к тому же на собственном их наречии.