Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

«Давно пора ему сойти с ума», — думал Адамс, а он-то знал толк в психических болезнях, так как специально занимался ими.

Но Меус ничуть не был помешан, а сохранил всю холодность здравого рассудка. Любостяжание спасло его — любостяжание, внушенное Матабишем.

Повар Берселиуса подал кофе, и, наговорившись о торговле в Конго, они отправились курить на свежем воздухе, у старой крепостной стены.

Низко на небе, напоминая своей формой лодкообразный японский фонарь, нависла над лесом первая четверть луны. Под ней лежал лес, призрачный и мглистый. Зной был невыносим, и Адамс тщетно и беспрестанно вытирал вспотевшие ладони.

Это та жара, от которой человек чувствует себя превращенным в мокрую тряпку; жара, растворяющая нравственность, и хорошие манеры, и настроение, и нервную энергию до такой степени, что они вытекают из пор вместе с потом. Хмель «не берет» в этой температуре, и стакан крепчайшей водки действует на голову приблизительно так же, как стакан воды.

— Вот куда мы идем завтра, — сказал Меус, указывая на юго-восток, — для переговоров с этими скотами.

Адамс вздрогнул от силы омерзения, вложенного Меусом в эти несколько слов. Когда дело шло о каучуке и клыках, он говорил почти со злобой, но ни разу еще в его ленивом, жалобном голосе не звучало подобной нотки.

Эти скоты! Он ненавидел их, и было бы неестественно, если бы этого не было. В сущности, они были его тюремщиками, в их работе заключалось его избавление.

Бунт этой деревни оставит его без каучука и, вероятно, навлечет на него недовольство начальства.

Пронеслась летучая мышь так близко, что отравила воздух своим запахом, а из леса, с далекого запада, донесся скрипучий, как пила, крик леопарда на охоте. Много свирепых существ охотились в лесу в эту ночь, но не было ни одного из них более свирепого, чем Меус, когда он стоял в лунном свете, с папироской в руке, глядя на мглистый лес по направлению к Прудам Безмолвия.

На следующее утро Берселиус приказал Феликсу достать из амбара палатки и на два дня съестных припасов. Нести все это должны были «солдаты» форта, сопровождавшие их в экскурсию.

Адамс с изумлением отмечал детское любопытство, внушаемое Меусу имуществом Берселиуса. В особенности заинтересовали его непромокаемые зеленые палатки — последнее изобретение Европы. Стулья, складные ванны, пологи от москитов последнего образца, алюминиевая кухонная утварь — все это казалось его ребяческому уму необычайным. И в самом деле, его пребывание в форте М’Басса сделало его ребенком в одном отношении: его интересовало одно только малое.

В то время как шли приготовления к отбытию, Адамс вышел прогуляться за стену. Чернокожие «солдаты» сидели на солнце у своих хибарок, иные чистили винтовки, другие курили; когда бы не винтовки и фески, их можно было, при наличности Карфагена на заднем плане, принять за чернокожих легионеров Гамилькара, яростных безродных наемников, свирепых, как бой барабанов из леопардовой шкуры, призывавший их на бой.

Адамс обогнул стену с западной стороны и достиг северной стены, которая была выше других. К ней был приделан навес, наподобие огромной свиной закуты, под которой царила неописуемая грязь и зловоние; к стене было прикреплено штук тридцать колец, и на каждом кольце висела большая ржавая цепь с ошейником в конце.

То была тюрьма для заложников форта М’Басса. Теперь в ней никого не было, но вообще она редко пустовала. Она предстала Адамсу как ужасный безгласный свидетель.

Невыразимое отвращение овладело им: отвращение к туземцам, очевидно, недавно обитавшим здесь, отвращение к бельгийцам, державшим их в этом хлеву. Он почувствовал, что в государстве Конго творится что-то неладное. Впервые это впечатление зародилось при виде тюрьмы для заложников в Янжали; Меус усилил его каким-то сокрытым путем; а теперь вот это…

Однако он вполне сознавал, как трудно иметь дело с неграми. Он чувствовал, что все эти налоги и торговля не что иное, как рабство в прозрачной личине, но, в сущности, все это не его дело. Логически рассуждая, всякий труд есть более или менее облегченное рабство. Так рассуждал Адамс, невольно ища бельгийцам оправдание.

В восемь часов утра экспедиция пустилась в путь. Солнце невыносимо жгло, несмотря на ранний утренний час. Впереди шли белые, за ними Феликс, шествие замыкали одиннадцать «солдат» с палатками и припасами.

Они погрузились в лес, следуя едва намеченной тропой, по которой носили каучук из деревни Пруды Безмолвия и других деревень. Почва здесь была иная, чем по пути к форту. Она чавкала под ногами, утопавшими подчас в трясине из истлевшей листвы; лианы были реже и менее змееподобны, зелень еще зеленее, и воздух душен и влажен, как в паровой бане.

В лесу М’Бонга имеются большие пространства подобных пагубных трясин, ужасные болота уныния, в которых гнездится проклятая каучуковая лоза. Голые сборщики каучука дрожат над кострами и болеют ревматизмом, дизентерией и болотной лихорадкой; но эти болезни почти являются желанными, отвлекая своими мучениями внимание рабов каучука от диких зверей, бесов и привидений, терзающих их воображение.

Понадобилось целые три часа, чтобы проделать десять миль, после чего лес внезапно раздвинулся, и открылась волшебная картина.

Здесь, в самых дебрях безнадежной чащи, как позабытая причуда какого-нибудь древнего божества, скрываются Пруды Безмолвия Матабайо с окружающей их местностью, похожей на живописный парк. Подобно прекрасной арии в трагической и мрачной опере, подобно минутному раскаянию той силы, что создала безнадежный лес, они таятся в тени больших нзамбий, пруды тенистой тихой воды, отражающей ветви деревьев и гигантских пырей, и веерообразные перья папоротников.

Все было безмолвно и неподвижно, как в стереоскопе: высокие пальмы с изумрудными побегами; желтые раструбчатые цветы нзамбий; перья папоротников в зеркале воды — все и вся вносило свою лепту в совершенство законченной картины.

В древние времена, давным-давно, прежде чем страной завладели эксплуататоры и превратили лес в место добычи каучука, длинные зеленые стебли пырея иногда раздвигались, и показывалась прелестная головка антилопы; затем она приближала губы к губам смотревшей на нее из воды антилопы и принималась пить, разбивая свое отражение в тысячекратную зыбь. Олени стадами приходили с юга, из слоновой страны на водопой, забегала и крошка дик-дик, самая маленькая из антилоп. Но все это миновало. По инициативе правительства, пожирающего каучук и антилопу, слоновую кость и пальмовое масло, маниоко и камедь, стада разредились и исчезли, изгнанные ружьем и капканом. Надо кормить «солдата». И всякий зверь лесной, даже смиренная дикая свинья, хорошо это знает.