Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

— Треска тоже большая рыба, — громко и отчетливо сказал Дик.

— Да, ты верно говоришь, — ответил Керней, радуясь, что ребенок так понятлив и повторил только что слышанное им слово.

Он поднял рыбу за жабры и передал ее Дику, который, взяв ее за хвост и под жабры, осторожно положил в тень под банку [26] Банка — скамейка на лодке для гребцов и пассажиров. , куда не могли проникнуть солнечные лучи.

— Вот так молодец мальчишка! — воскликнул восхищенный Керней. Если бы Дик внезапно произнес длинную речь по-латыни, матрос не мог бы сильнее удивиться, чем он удивился этому проявлению заботы и предусмотрительности со стороны своего питомца.

Он снова наживил и спустил свой крючок, разговаривая в то же время с ребенком.

— Ну, мальчик, ты умнее, чем я думал. Да не путай же лесу; вот, можешь ее подержать, если хочешь.

Матрос позволил маленькой ручке уцепиться за леску, не выпуская ее из собственных рук, и они вместе продолжали рыбную ловлю. Дик стоял у него между колен и помогал вытаскивать попадавшуюся на крючок рыбу.

С этого дня Керней начал живо интересоваться ребенком.

Он смастерил Дику из оставленных на острове простынь европейский костюм, но маленький белый дикарь, не признававший никакого стеснения свободы, выразил свой протест небывалым криком. Он решительно снял с себя штанишки, и при первой же попытке снова надеть их на него, пустился наутек. Тогда Керней сделал ему маленькую юбочку из травы, в роде тех, какие он видел на туземцах тихоокеанских островов, — против нее Дик ничего не возражал.

По мере того, как недели проходили, тревога Кернея о погибших шлюпках начала проходить. Прежде всего, волноваться было совершенно бесполезно, как не раз говорил Лестрендж, а затем, мало-помалу жизнь на острове стала захватывать его, появились неизбежные в жизни заботы, радости и огорчения.

Что касается капитана Лестренджа, то в течение первых нескольких месяцев ум его был так занят, так заинтересован новой обстановкой, так поглощен ремонтом хижины, очисткой участка ямса от сорных трав и заканчиванием всех хозяйственных работ, которые прежние жители острова оставили незаконченными, что дни для него проходили так же быстро, как они проходили и для Кернея; затем постепенно он стал, как и Керней, привыкать к новой жизни.

В свободные часы Лестрендж садился у двери дома, читая книгу и следя за Диком, который приносил какие-то игрушки из своего потаенного уголка и располагался на лужайке вблизи него. Лестрендж наблюдал и любовался им некоторое время, затем снова погружался в чтение, а Дик продолжал свою одинокую игру, о чем свидетельствовал долетавший до читавшего стук устричных раковин и кусков коралла.

Иногда ребенок переставал играть и сидел со сложенными руками, смотря через лагуну, уставившись расширенными зрачками куда-то далеко, словно за пределы видимого мира.

И вдруг, когда Лестрендж смотрел на задумавшегося Дика, Керней показывался из-за деревьев на противоположной стороне лужайки, неся в руках кисть бананов, за которыми он ходил. Тогда Дик, забыв и свои детские думы и свои игрушки, мчался к нему навстречу.

Лестрендж всегда любил путешествовать, и здесь, на острове, он часто отправлялся один через леса, бродил по всем направлениям, садился на отдых, мечтал, вспоминал былую жизнь… Так нередко он проводил целые дни.

Однажды, достигнув большой скалы, он взобрался на ее вершину. Остановившись на верхней площадке, он посмотрел вдаль, через широкое море, сперва на север, где исчезли шлюпки с товарищами, потом на запад, где солнце скрывается в конце каждого лучезарного дня, через широкое море, такое прекрасное и лазурное.

Уставившись взглядом на это нескончаемое водное пространство, Лестрендж точно погрузился в сновидение. Через некоторое время он пришел в себя, приподнялся из своего полулежачего положения и пошел вниз, по склону горы.

Чтобы вернуться к дому на лужайку, ему пришлось пройти через болотистое место, где на влажной земле растительность отличалась роскошью, невиданной им ни в какой другой части острова. Деревья зеленые и полные сил, деревья погибшие и гниющие, неведомые сочные растения и толстые лианы, повилика и дикий виноград, толщиною в канат, и другие вьющиеся растения, походившие на питонов [27] Питон — особая неядовитая змея, с очень длинным толстым телом, водится в южных странах. , делали это место трудно проходимым; воздух напоминал воздух теплицы.

В этой чаще легко было заблудиться, но такая боязнь никогда не смущала Лестренджа, — у него было живое чувство направления, да и легкий наклон земли к морю был достаточным показателем.

Здесь, как и на другой стороне острова, протекал небольшой ручеек, ширина которого едва достигала фута. Полускрытый низко наклоненными над ним лианами, он медленно струился со слабым журчанием среди своих болотистых берегов.

Лестрендж только собирался перешагнуть через этот ручеек, когда что-то уцепилось за полу его одежды, будто крохотная ручка протянулась, чтобы оттащить его назад. Это была ветка колючего куста — зеленый отросток, вооруженный длинными шипами, изогнутыми, как кошачьи ногти.

Лестрендж отцепил ее и побрел дальше, направляясь к долине, где огромные обломки камней усеивали землю и кое-где среди папоротников еще уцелели каменные идолы, простоявшие здесь века и некогда считавшиеся всесильными богами в верованиях давно исчезнувшего народа.

Лестрендж почувствовал усталость и сел на камень. Склонившись вперед, он оперся локтями о колени, положил подбородок на руки и опять погрузился в свои обычные размышления. Очнувшись, он быстро направился домой, но вдруг опять почувствовал странную слабость и боль в сердце. Он опустился на камень и потерял сознание.

Как раз в отсутствие Лестренджа Керней собирался на рыбную ловлю. Дик, по обыкновению, вертелся возле него. Сев в лодку, Керней позвал мальчика:

— Дик, иди сюда! Осторожней! Так в лодку не влезают… Ну, ладно! Теперь сиди смирно и перестань возиться с острогами.

Начался отлив, и матрос отправился к рифу, чтобы половить рыбу в лужах возле скал.

Дик сидел на корме, наблюдая за каждым движением своего спутника, отчаливавшего от берега.

Ему было сейчас не более трех лет, но он выглядел, как европейский мальчик лет пяти, — море и солнце и непрестанная физическая работа сильно развили его детские мускулы.

Теперь у них была всего одна шлюпка, потому что старая шлюпка пришла в окончательную негодность, расползлась по всем швам, которые законопатить было нечем, и наполнилась водой лагуны.

Было девять часов утра, и когда рыболовы достигли рифа и причалили лодку, море уже наполовину ушло и обнаружились лужи, сверкавшие, как серебро, на утреннем солнце.