Николай Муханов - Мир приключений, 1924 № 02

— Не хнычь. Я тебя не тащил. Сам навязался.

Вот это мило! Я же оказывается и виноват.

Не найдя, что возразить на этот обидный упрек, я промолчал и мы продолжали путь в прямом направлении. Увидев вдали яркое освещение, мы направились туда; оказалось мы вышли каким-то образом на Триумфальную Садовую. На месте театра Вс. Мейерхольда стояло расцвеченное яркими полуваттными лампами здание кинематографа «Колизей». Что это был «Колизей» — в этом не могло быть никакого сомнения. Там и тут были расклеены яркие плакаты, изображавшие захватывающие сцены из серийной драмы американского киноромана «Похититель бриллиантов». На меня плакаты действуют притягивающим, прямо гипнотическим образом. При виде их во мне тотчас же загорается непреодолимое желание увидеть и ту драму, эпизоды которой они изображают. Так и тут. Несмотря на всю неприятную переспективу в недалеком будущем, часа через два-три, возвращаться пешком домой, я без колебаний вошел за Гаевским в освещенный подъезд «Колизея».

По некоторым соображениям и не желая окончательно портить себе и без того испорченное настроение, я не обратил внимания на цены местам, предоставив Гаевскому заняться этими пустяками и приобрести билеты (я знал, что плохие места он не долюбливает и в этом отношении был спокоен).

Когда мы вошли в фойэ, меня рассмешили находившиеся там граждане. Они имели вид облитых водой кошек или в конец промокших куриц. И до какой степени непривлекательно действует проливной дождь даже на приятных гражданок.

Стулья в фойэ были все заняты.

Буфет торговал во всю.

— Давай, голубчик, выпьем чайку, погреемся, да по парочке пирожных… предложил было я Гаевскому.

— Возьми, да пей, если тебе нужно, — как бульдог пролаял он.

«Видимо на его нервную систему скверно подействовала сегодняшняя дислокация московских улиц» — подумал я.

Желая узнать, как подействовало это необычное явление на психику других посетителей кино, я выбрал одного гражданина, наиболее добродушного по виду, подошел к нему и, извинившись за беспокойство, спросил:

— Скажите, пожалуйста, почему этот кинематограф, находившийся до сих пор на Чистых прудах, сегодня находится здесь?

Гражданин широко раскрыл глаза, посмотрел на меня так, как будто он сомневался в моих умственных способностях и, несколько ускорив шаги, стал продолжать хождение по фойэ, так ни чего мне и не ответив. Две девицы, слышавшие мой вопрос этому гражданину, не сдержались и фыркнули. Я постарался бросить на них уничтожающий взгляд. Не знаю, насколько это мне удалось, знаю только, что и после этого они продолжали свое бессмысленное хождение.

Оркестр играл мелодии, не сулившие ничего доброго слушателям. «Господи», — тоскливо думал я, «чем-то все это кончится? Идет невероятный дождь, здания по своему собственному желанию переходят с места на место и никто на это никакого внимания не обращает… И даже в моих умственных способностях сомневаются… Что же будет дальше?»

Затрещал звонок и прервал мои размышления. Публику стали впускать в зрительный зал, великодушно позволяя занимать места, согласно купленным билетам.

Последняя серия «Похитителя бриллиантов», как возвещала афиша, заключала в себе 12 частей и, вероятно, предполагалось изрядное число душераздирающих сцен, так как пианист заранее придвигал поближе фисгармонию, для иллюстрации наиболее ужасных моментов.

Мы с Гаевским отвоевали себе хорошие места и уселись, ожидая за свои денежки получить полное удовольствие.

Но лучше было бы, если бы в тот вечер я совсем не выходил на улицу, не поддавался бы настойчивым зазываниям Гаевского и не приходил в этот злосчастный кинематограф смотреть окончание «Похитителя бриллиантов», ибо то, что случилось со мной через 20 минут, вероятно, никогда и никому не приходилось, да и вряд ли придется пережить.

Потухло электричество, затрещал кинематографический аппарат, промелькнули действующие лица и содержание предыдущих серий и начался последний этап похождений знаменитого «Похитителя бриллиантов», похождений, обильно пересыпанных головокружительными трюками.

Первая часть подходила к концу и заканчивалась следующим трюком: «Похититель», стащивши высокой ценности бриллиант и спасаясь от преследований, вылезает на крышу небоскреба и так как оттуда спрыгнуть некуда, видит телефонный провод, становится на него и, слегка покачиваясь, идет над улицей на высоте 50-ти-этажного дома. Внизу видны проезжающие автомобили, трамваи и вообще уличное американское движение. От такого трюка у меня захватило дыхание и пересохло в горле. Часть на этом закончилась и на несколько секунд вспыхнуло электричество. Но прошла минута и другая, а вторая часть не начиналась.

Проведя языком по запекшимся губам, я сказал:

— Гаевский, ты постереги мое место, а я пойду в буфет и чего-нибудь выпью.

Так как он был человек вообще неразговорчивый, то для экономии слов, вероятно, решил, что молчаливого согласия будет вполне достаточно, чем я и воспользовался.

Предупредив контролера, что я сейчас возвращусь, я направился в буфет и, не помню что, знаю, что какую-то гадость, выпил.

Когда я возвращался обратно, то в зрительном зале было уже темно и 2-я часть началась. Итти мне пришлось мимо экрана и я инстинктивно нагнулся, чтобы не затемнять картины, хотя экран был достаточно высоко. Вдруг я ощутил, что поднимается какой-то вихрь, на подобие циклона, в центре которого нахожусь я, и с внезапной силой я был поднят и очутился… нет, вам никогда не догадаться, где я очутился… На экране! Я, живой человек, и каким-то непонятным, совершенно научно необъяснимым образом, очутился на экране. В первую минуту я ничего не мог понять — что со мной и где я. Но по тому, что все было однообразного черно-серого цвета, все двигалось с бешеной быстротой, и притом оглянувшись во все стороны, я увидал черное пространство, а в нем, приглядевшись пристальнее — тьму человеческих голов, — и тогда, по природной своей догадливости, я понял, что я странным образом перенесен на экран, а черное пространство — это зрительный зал. Первым моим движением было прыгнуть туда, откуда я был поднят, но, сделав движение для прыжка, я остался на том же месте.

Очевидно, это было два мира, между которыми никакого сообщения, кроме зрительных ощущений, не существовало. Я посмотрел на то место, где я перед этим сидел в зрительном зале — оно было пусто. У Гаевского, насколько я мог рассмотреть его физиономию, освещенную отблеском экрана, выражение было не обеспокоенное, а несколько удивленное. Потом я догадался, что он не мог предположить по своей недальновидности (да вряд ли и кто-нибудь вообще мог предположить) того, что случилось, и поражался невероятному сходству меня со мною же самим.