Николай Муханов - Мир приключений, 1924 № 02

Однако, что же делать? Я осмотрелся вокруг. Передо мной была какая-то дикая местность, долженствующая изображать, очевидно, американские прерии, а может быть и еще что-нибудь (в американских названиях, должен сознаться, я разбираюсь плохо). Немного впереди пропасть, а над пропастью веревочный мостик. Я пожал плечами, coвершенно не зная, что предпринять. Звуков никаких — ни из внешнего мира (я разумею зрительный зал с музыкальной иллюстрацией на пианино и зрителями первых рядов, всегда шумно и неподдельно выражающими свой восторг перед замысловатыми трюками), — ни из местности, расстилавшейся передо мной — не было слышно. Но вдруг вдали я заметил какое-то пыльное облако. Ко мне во весь опор мчался мотоциклист. Подъехав ко мне, он снял маску с очками и в нем я узнал самого «похитителя»! «Вот так штука» — поразился я, — «с кем лицом к лицу пришлось свидеться. «Похититель» подошел ко мне и протянул руку, с тем, очевидно, чтобы поздороваться. Я с некоторой опаской протянул свою. В это время зрительный зал от меня чем-то закрылся. Оглянувшись через плечо я увидал экранную надпись, только все слова в ней были шиворот на выворот, но так как надпись была не особенно длинная, то я успел ее прочитать. Она содержала приблизительно следующие слова:

«ПОХИТИТЕЛЬ» ВСТРЕЧАЕТ СЛУЧАЙНО СТАРОГО ДРУГА ДЖИМА, КОТОРОМУ ОТДАЕТ ЧАСТЬ БРИЛЛИАНТОВ И ЗАПИСКУ ДЛЯ ПЕРЕДАЧИ СООБЩНИКАМ.

«Ага, вот в чем дело» — начал догадываться я, «значит я — Джим». Ладно, будем действовать так, как подсказывает чутье». «Похититель» отдает мне свой мотоциклет, а сам бежит к мостику, перебирается на ту сторону пропасти и там обрубает веревки, мостик повисает в воздухе, сообщение между обеими сторонами пропасти прервано.

Я до того времени имел очень смутное понятие об устройстве мотоциклета, но тут, надевши автомобильные очки, оставленные «Похитителем», я уселся на мотоциклет и пустил его в ход так, как будто всю жизнь только тем и занимался, что ездил на мото. Уезжая, я бросил взгляд назад: вдали, откуда недавно выехал «похититель», показалось опять облако пыли. Очевидно, это была погоня. Я решил во избежание неприятных столкновений и осложнений удирать во всю. Пустил мотоциклет во весь дух и по всем извилистым тропинкам ехал так, что мне позавидовал бы первоклассный мотоциклист. Случилось и мне переехать через такой же перекидной мостик, по которому несколько минут тому назад перебрался «похититель» (зачем он это сделал — для меня осталось загадкой). Подражая ему, я также перерубил веревки валявшимся острым камнем и во весь опор двинулся дальше.

Пожирая пространство на мотоцикле, я все же не переставал думать о том, что случилось со мной. Самое ужасное было то, что я не слышал ни одного звука — царствовала мертвая тишина. Но я двигался, следовательно, я сам не был мертв, я был жив. Но достаточно было неверного поворота мотоцикла и я мог свалиться и свернуть себе шею. Вслед за этим мне в голову пришла еще более ошеломляющая и ужасная мысль. «Ведь, я жив, т. е. нахожусь в движении только до тех пор, пока не кончилась вторая часть, а коль скоро она кончится, вместе с ней кончусь и я, и, вероятно, исчезну навеки. А этот идиот сидит там в партере и ничего не подозревает и ничего не предпринимает, дивясь поразительному сходству меня со мной самим же. Хотя, в сущности, — была моя дальнейшая мысль, — что он может сделать? Закричать, что на экране живой человек? Никто этому не поверил бы. Остановить демонстрацию картины? Это было бы хуже для меня же».

Местность вокруг меня сменялась с быстротой курьерского поезда и вот я уже въезжал в предместье города. С трех сторон я видел окружающую меня кинематографическую обстановку и с четвертой зрительный зал кинематографа, то уменьшающийся, то увеличивающийся. смотря по тому, насколько я к нему приближался. Вдруг я заметил в небе какую-то точку, постепенно увеличивающуюся. «Аэроплан» — мелькнула мысль. — «Очевидно, дали знать по телефону в город и для моей поимки выслали эту птицу». Так как мы мчались друг другу на-встречу, то расстояние между нами быстро сокращалось. И вот аэроплан, не расчитавши своей скорости, быстро пролетел надо мной. Это удачно, пронесло. Только бы добраться до больших улиц города, а там я в безопасности» — мелькали мысли. Но не тут то было. Аэроплан повернул обратно, нагонял меня и перегнал. Тут я с ужасом заметил, что с него свешивался четырехконечный якорь на длинном канате, волочившийся почти по земле. Очевидно, в первый раз ему чуть-чуть не удалось меня задеть (мне думается, что наверху предполагали, что я и есть «похититель»), но «чуть-чуть» не считается, и аэроплан опять отстал и вдруг я почувствовал, что якорь зацепился за хлястик моего пальто и снял меня с мотоциклета, который сам собой поехал дальше. Я бросил взгляд в зрительный зал и увидел там физиономии, широко расплывшиеся в улыбки. Очевидно, им это казалось очень смешно. Конечно, хорошо сидеть на удобных стульях и смотреть, а каково было мне, когда хлястик мог каждую секунду оторваться! Пролетая над какой-то крышей, которую красили маляры, я отчаянно замахал руками, чтобы за что нибудь схватиться и, лети аэроплан на поларшина ниже, мне это удалось бы, но руки мои схватили ведро с краской и кистью и больше ничего сделать не удалось. Я летел по воздуху, вися на канате, с ведром краски и большой кистью в руках, видя внизу большой город с многочисленными зданиями, а перед собой — ну, вот-вот только руку протянуть — зрительный зал с физиономиями, посиневшими от смеха. Не спорю, зрелище, вероятно, было очень смешное, но, повторяю, мне было не до смеха. Показалось какое-то здание, выделявшееся из ряда других, приблизительно на половину, своей вышиной. На крыше этого здания помещался большой экран. Это многоэтажное строение должно было стать причиной моей смерти, так как я несся прямо на него. Пилот или хотел меня расшибить на смерть или просто замечтался. Когда я должен был неминуемо стукнуться об стену, пилот опомнился, канат дернулся вверх и я пролетел над зданием, выпустил из рук ведерко с краской и кисть и ухватился за решетку, окружавшую крышу. От сильного толчка хлястик у пальто оторвался и я остался лежать на крыше. Вскоре аэроплан улетел далеко, превратился в точку и, наконец, совсем скрылся, может быть, и не подозревая того, где он меня посеял. С этой стороны опасность миновала.

Нужно было что-нибудь предпринять и хотя сначала обследовать то место, где я очутился. Это была крыша шагов по 40 в длину и в ширину, с установленным на ней экраном внушительных размеров, очевидно, для световых реклам. Уйти отсюда можно было единственно только через люк на чердак, но дверца этого люка оказалась плотно запертой изнутри. Я кинулся в другой конец крыши, где виднелась какая-то будка. Но это оказалось будкой для демонстрации свето-рекламы, в которой все было разломано (очевидно, демонстрация была ликвидирована) и выход из нее был только на крышу. Хуже этого положения трудно что-нибудь придумать. Едва ли кто-нибудь сюда заглянет, а выхода отсюда нет никакого. Ходя по крыше и раздумывая, как мне быть — я чуть было не споткнулся о ведро с краской, которое я, сам того не желая, стащил у маляра, красившего крышу. Кисть лежала несколько в стороне. Блестящая мысль пришла мне в голову. Схвативши кисть, я обмакнул ее в краску, опрокинул после этого ведро, каким-то чудом до сего времени сохранившее в себе краску, встал на него, чтобы быть несколько выше и написал на белом экране громадными неуклюжими буквами (тут было не до красоты):