Антон Ульянский - Мир приключений, 1925 № 03

Через неделю беспрерывного бредового состояния, жена умерла у меня на руках. В тот же день я заболел острым нервным расстройством. Меня поместили в госпиталь Красного Креста. Оправившись немного, я вновь очутился на улице, уже один, без друга, без языка и почти без копейки, так как от моей находки уже ничего не осталось. Случайно, через соседа по койке в госпитале, я познакомился с одним русским, бывшим офицером царской армии, он плавал кочегаром на греческом угольщике. Судно шло в Грецию и я, за обед и ужин из матросского котла, устроился чем-то вроде помощника кочегара. Мой новый знакомый, как и я, всею душою рвался в Россию. По предварительному сговору, мы покинули судно во время стоянки на острове Лемносе, где было много русских. Оттуда, с бывшими врангельцами, я добрался до России.

Рассказчик замолчал.

Судья тихо переговаривался с заседателями.

Кутейников задумчиво накручивал свою бородку на палец и, подавшись вперед, всматривался прищуренными глазками в жизнерадостное лицо портрета.

Публика в зале присмирела, находясь еще под впечатлением рассказа подсудимого.

Только свидетельница Курицына несколько нарушала тишину, громко сопя и сморкаясь в муфту.

Народный судья склонился к заседателям, тихо переговорил с ними, вскинул спокойные, умные глаза на обвиняемого и громко огласил приговор, окончив его словами:

— Гражданин Волин, вы свободны. Можете итти.

Обвиняемый медлил, как бы не доверяя своим ушам.

— Можете итти, — повторил судья. Волин провел рукой по волосам, поклонился и, пошатываясь, направился к выходу.

Кутейников быстро протянул руку к портрету.

— Гражданин судья, вы разрешите, так сказать?

Судья еле заметно пожал плечами:

— Возьмите…

Потерпевший схватил портрет и догнал в дверях Волина:

— Молодой человек, вы забыли портретик, так сказать…

Рассказ В. Г. Левашова

Бэзиль Лешоу проснулся очень рано, в своей маленькой комнатке «от хозяйки». Спать не хотелось. Болела слегка голова, и яркое мартовское солнце раздражало слишком горячим светом.

Лешоу быстро встал и также быстро оделся. На столе лежала записка, оставленная, видимо, с вечера (он пришел ночью и разделся, не зажигая огня): хозяйка в очень энергичных выражениях требовала плату за комнату. Он вздохнул: «начинается»… и, стараясь не шуметь, вышел на улицу. Было тепло и тихо, как бывает хорошим весенним утром. Пересчитав деньги, он быстро пошел в кафе, где рано утром собирались шофферы, извозчики, кондукторы, взял газету, заказал чай и уселся в дальний угол. Он любил этот ранний утренний час, когда город только просыпается, такой чистый, и газета пахнет свежей краской. Он привычным глазом пробежал первый лист и отложил газету, торопясь выпить первый глоток горячего чаю.

Да. Его жизнь за последний год сложилась отвратительно. Небрежный вообще в денежных делах, он увлекся карточной игрой, и систематические проигрыши его быстро выбили из седла, погубили его, он растерял дела и не заметил, как наделал кучу долгов, после того как все, что могло быть продано, было продано.

Конец наступил быстро. Не было ни денег, ни вещей, ни заработка — остались крупные долги и неумолимые кредиторы. Потянулась тяжелая, непривычная жизнь: его преследовали кредиторы, хозяйка грозила выселением и пр. пр. Сколько оскорблений, презрительных суждений, притворных сожалений, стоющих пощечины. Весь день он бегал в поисках заработка и ночью-поздно, ночью-часто голодный пробирался к себе в комнату и, стараясь не шуметь, раздевался впотьмах и ложился измученный, злой. А утром нужно было уходить рано, чтобы избежать неприятных визитеров. И так изо-дня в день, изо-дня в день. А работы не было и приходилось прибегать к мелкому, унизительному кредиту и не брезговать грошовым заработком. Ему нужна была передышка для спокойной работы, а ему не давали этой передышки. Нередко он собирался послать всех к чорту и предоставить все своей судьбе… Ну, суд. Пусть! Неприятно, но зато сразу, решительно. Что-ж делать? Проиграл — плати. Но кредиторы не хотели суда и расчитывали только на его заработки и сидели у него на шее. В конце концов, он не мог обвинять их: они хотели только получить свои деньги. Он вздохнул и снова взял газету. Большое объявление посредине текста привлекло его внимание:

«10.000 долларов

наличными немедленно выплачивается лицу, которое согласится спуститься с аэроплана (высота 1.000—1.500 метров) на спасательном аппарате, изобретенном инженером Матью».

Далее стоял адрес, куда следовало (Обратиться для переговоров и ознакомиться с условиями.

Лешоу улыбнулся: вот та сумма, которая устроит его. Она вернет ему возможность спокойной работы, поможет распутаться с долгами, словом — спасет его. А риск? Риск — жизнь. Вся, целиком, поставленная на одну карту. Слово «карта» вызвало представление об этих маленьких, блестящих кусках картона, с мягким шелестом падающих на зеленое сукно, и то непередаваемое ощущение, когда вскрывают карты, ударило, как вино, в голову.

— Крупная игра Бэзиль, — пробормотал он. — Вздор, это не способ поправить дела, да к тому же, вероятно, желающих найдется не мало. Это не для него.

Он отбросил газету, но через секунду опять взял ее и еще раз перечитал объявление. Настроение было испорчено — он был отравлен этой газетой, и объвление влекло его к себе, как бездна. Цифра 10.000 мелькала перед ним, переплетаясь с его мыслями. Он встал и вышел, тут же, при входе, купил бессознательно газету и направился в городской сквер.

По существу, ему нужен был случай быстрого «обогащения», иначе, при сложившихся условиях, не выпутаться. Уехать? Нет и нет! Скрываться еще в худшей обстановке? Никогда!

Что собственно ему мешает рискнуть? Цена жизни? Ну, пожалуй, не это. Он страстно любил жизнь и ее радости, но по натуре был немного Фаталист и… игрок. Может быть, жизнь приготовила для него крупную ставку, максимальную ставку в 10.000 долларов против жизни. Стоит сыграть!

Близкие? Он одинок.

Друзья? У него их не было с детства, а приятели не могли итти в счет.

Женщины? Ф-ф-фа! Их было слишком много в его жизни, этих прелестных цветов, то нежных, то ядовитых, но в этом случае они не могли влиять на его решение.

Но было что-то, что протестовало. Животный страх? Пожалуй! Но больше того — остатки свободной, разумной воли, не совсем утраченной в чаду азарта и в чувстве отчаяния. Ум допускал потерю денег, чего угодно, но не жизни — это был слишком глупый способ поправить дела. Идя в этом направлении, можно было додуматься до преступления. Лешоу сидел, не отрывая глаз от газеты, как зачарованный. Потом быстро поднялся, сложил газету и решительно направился к выходу. И чтобы ни одна мысль не отвлекала его от принятого решения, он напевал вполголоса свое любимое: