Константин Стогний - Утерянное Евангелие. Книга 3

В это время самка кабана в кустах встревоженно вслушивалась в приближающийся топот копыт. Всадники обогнали сани и рассеялись по одному в редком дубовом лесу. Первым удирающего прочь вепря заметил единоутробный брат короля Харальд Сигурдсон.

— Сюда! — крикнул норвежец своей команде, разворачивая коня вслед убегающему кабану.

Ингигерда увидела, что ее шведы устремились вслед за норвежцами, приостановила коня и дождалась Олафа. Удостоверившись, что король ее видит, княгиня отцепила вертикально укрепленное в санях копье и воткнула его в сугроб, давая понять, что не намерена охотиться, а предлагает покататься наперегонки.

Олаф поравнялся с копьем Ингигерды, затем забросил свое копье в этот же сугроб и хлестнул коня, понуждая его перейти с рыси на галоп. Стоя в маленьких санях, ему приходилось делать несколько дел одновременно: сохранять равновесие, управлять лошадью, выбирать путь, следить за другими участниками движения, и все это в состоянии какого-то необыкновенного экстаза. Куда бы они ни поехали — всюду Олаф видел что-то новое, необычное. Ракомка протекала в широкой, метров четыреста, и глубокой ложбине, поросшей бурыми шуршащими травами и кустами, усыпанными снегом. Вдалеке виднелись ровные линии полозьев княжеских саней, создававшие впечатление ярких от солнца путеводных нитей к неземному наслаждению…

Ингигерда постоянно оглядывалась на Олафа, проверяя, не выпал ли он с непривычки из саней. Но ноги норвежского короля привыкли держаться за шаткую скользкую палубу драккара, а руки были натренированы такелажными канатами. Норвежец лишь нахлобучивал поглубже на голову круглую шапку, отороченную лисьим мехом, да стегал коня, понукая его еще и криком. Он попробовал обогнать женщину справа, когда посреди русла им попался островок, но не вышло: конь Ингигерды проскользнул прямо перед носом лошади Олафа. Когда им попался еще один островок, поросший кустами, Олаф постарался обогнать Ингигерду с левой стороны, но опять у него не получилось. Княгиня заливалась смехом, наслаждаясь скоростью и погоней. Сзади хохотал король. Она не хлыстала своего коня, позволяя норвежцу постепенно ее нагнать и поравняться.

Но управлять лошадью вожжами Олафу раньше не приходилось, и он допустил ошибку: слишком сблизился с княжескими санями. Деревянные полозья на какое-то время сцепились. Княгиня посмотрела на короля с укоризной. Тот чуть натянул левую вожжу, расцепил сани, но не без потери — его правый полоз расщепился, повозка вот-вот грозила опрокинуться.

— Ингигерда! — крикнул Олаф. — Помедленнее!

Она немного натянула поводья. Норвежец опять сблизил сани и на полном ходу перепрыгнул к ней. Его лошадь, почувствовав значительное облегчение, рванула вперед еще быстрее, волоча скособочившиеся без одного полоза сани.

От толчка княгиня чуть было не вывалилась, но король удержал ее, обняв за талию. Они стали объезжать большой остров Перынь, находившийся между речками Прость, Ракомка и рекой Волхов у самого его истока из озера Ильмень. Огромный камень, торчавший изо льда, подкинул правый полоз саней, и знатные особы выпали из них на полном ходу прямо в сугроб.

Олаф поднял Ингигерду из глубокого снега, увидел, что она в порядке, и опять заразительно рассмеялся. Она обняла его за шею и прильнула к его губам. Они целовались долго, будто хотели утолить жажду, накопившуюся за десять лет. Наконец она сообразила, что их видно слишком издалека и, пятясь, потянула его за руку к берегу. Но не смогла сделать больше четырех шагов в глубоком снегу, как упала на спину, увлекая мужчину за собой. Они опять жадно целовались, теперь уже лежа на бесконечной белой простыне снежного покрова.

Мороз не дал им особо разлеживаться, и княгиня предложила королю пройти в глубь острова.

— Что это здесь? — спросил Олаф, увидев разоренные постройки вокруг еле приметной под снегом землянки.

— Русское языческое святилище, посвященное славянскому богу-Громовержцу Перуну, — пояснила Ингигерда. — Дядя князя Владимира, Добрыня, вместе с Иоакимом Корсунянином разорили это требище, а идола Перуна срубили и сбросили в Волхов.

В землянке княгиня развела в очаге огонь, маленькая комната быстро прогрелась. Король принес шкуру белого медведя из ее саней, накинул пожелтевший старый мех себе на голову и коротко рыкнул, как большой лютый зверь. Ингигерда сначала стала изображать охотника с воображаемым ножом в руке, но потом передумала, опустилась на четвереньки и тоже стала порыкивать, как медведица. Они оба никогда не видели белых медведей, и у них получались скорее кабаны или волки. Олаф призывно завыл из-под меха, молодая женщина рассмеялась и бросилась к нему под шкуру.

— А ну-ка, что у нас тут? — игриво спросила она.

— А здесь у нас благословение от Фрейра! — так же шутливо ответил король и сдернул штаны, заваливаясь на спину.

Княгиня сняла с себя одежду, обнажив тяжелые груди с разбитыми сосками, выкормившими уже четверых детей, и взялась рукой за то, что предстало пред ней из-под королевских штанов.

— «В дремучем лесу посох Фрейера вздымается к небесам!» — продекламировал Олаф, подражая интонацией скальдам.

Он легонько дотронулся пальцами до женского лица, склонившегося к нему, и продолжил:

— «И в разгар весны плоды он дарит нам».

— Кто написал эти стихи? — спросила Ингигерда, поглаживая «посох Фрейера», — Хальфредр Скальд?

— Нет, их написал я, Олаф Харальдсон, который только что прочитал их своей сбежавшей невесте.

Ингигерда опять шутливо по-медвежьи рыкнула на него. Олаф убрал ей за уши упавшие на лицо пряди волос и спросил:

— А ты помнишь?

— Что?

— Как морские волны целуют берег Скандинавии? — он притянул ее обнаженное тело к себе под шкуру. — Набегают и отступают…

Олаф вошел в Ингигерду снизу, как когда-то много лет назад в почти такой же охотничьей землянке…

— Набегают и отступают, — он много раз шептал это «набегают» и нанизывал ее на себя, а потом «отступают» и почти выходил из нее. — Набегают и отступают… Набегают и отступают… Набегают и отступают…

В женской измене таится крайне неприятный для мужчин эффект: измена делает женщину самостоятельной, не делая ее при этом одинокой.

…Через час Олаф лежал головой на коленях у Ингигерды и наслаждался моментом опустошенной усталости.

— Не верю, что это происходит со мной… — признался норвежец.

— Оу? — произнесла шведка с вопросительной интонацией.

— Я о любви…

— Странно, что со мной это происходит вот так, — наконец ответила княгиня, поглаживая волосы короля.

— Сожалеешь, Ингигерда?

— Нет! — она решительно потрясла головой.

— Люди будут искать нас.