Константин Стогний - Утерянное Евангелие. Книга 3

При слове «размножаться» женщина, высматривающая еще кого-нибудь в чаще, взглянула на говорящего.

— А итог всего, — продолжал Виктор, не заметивший этого взгляда, — существо рождается, живет какое-то время и умирает. И все, что от него остается — это иер саба.

— Что это? — не поняла Колобова.

— Иер саба? Такая игра местных мальчишек. Полная бессмыслица. «А» гоняется за «Б», «Б» гоняется за «В», а «В», в свою очередь, гоняется за «А». Потом в обратном порядке. И получается полный хаос, в котором каждый стремится получить что-то от кого-либо еще. Бессмыслица. Но только не для того, кому удается удовлетворить свои желания. В этот момент всем весело и каждый старается ухватить побольше того, что является объектом его желания, потому что этого хочется всем. И этому нет конца. Бесконечная бессмыслица. Глупая игра! — Лавров заметил, что шведка снисходительно улыбается и заключил: — Однако эта глупость мудра.

— Мне жаль… — сказала в ответ на его тираду Сигрид.

— Жаль?..

— Вы устали от жизни, не так ли?

— О чем ты, Сигрид? — спросил ее Игорь.

— О мотивах, — ответила Колобова, — и о танатологии.

— Ты говоришь загадками, — посетовал Хорунжий.

— Вовсе нет, — с горечью возразил ему Лавров. — То, что она говорит — истина.

— Танатология… — задумчиво повторил режиссер, — искусство умирать.

За их спинами послышался звук моторов приближающихся «ленд роверов».

Уже в машине Лавров продолжал размышлять о том, что сказала Сигрид. Эта своенравная блондинка совсем не была пустышкой. Или это горе добавило ей мудрости… Ее слова вдруг что-то зацепили в нем. Искусство умирать очеловечивает человека. Это искусство было присуще традиционным обществам, но оно исчезает сегодня. Раньше человек во время своего старения, умирания все пристальнее всматривался в свое иное будущее. Есть такое выражение «на том свете». Что оно означает? Тот свет. Вещи, иначе освещенные. Иначе увиденные, иначе понятые…

К сожалению, сегодня этот опыт перестает быть ценимым. Нынче люди, приближаясь к последнему опыту своей жизни, подходят к нему не лицом, открыто взирая на него, а спиной, пятясь к последнему рубежу. Для многих людей время старения становится временем схватки за уходящую молодость, за последние ее признаки. Закрасить седину, наколоть кожу ботоксом, чтобы не было видно морщин, одеться по молодежной моде… Люди нередко подходят к своей последней черте с чувством острой зависти к молодым: у них хватает наглости радоваться жизни, быть открытыми миру, наслаждаться сексом, когда я здесь, понимаете ли, страдаю.

А на самом деле очень важно, чтобы у человека появился иной опыт. Не случаен культ стариков, который был когда-то в нашем обществе. Этот культ был связан с тем, что человек, который выключен из активного социального сиюминутного контекста, из активной повседневной деятельности, может посмотреть под иным углом зрения на то, что с нами происходит. И дело не в том, что у него больше чисто житейского опыта и он может раздавать какие-то советы. Нет, отнюдь не только это ценилось в стариках. В них ценилось нечто иное: умение посмотреть иначе относительно новых ценностей. Это взгляд со стороны, взгляд почти монашеский. Взгляд людей, которые не вовлечены в сиюминутные интриги. Сегодня это уходит — это искусство умирать.

Уходит осмысление смерти. Сколько людей умерло смертью, из которой нельзя извлечь никакого урока? Для человека, в отличие от животного, существует только то, из чего он может извлечь смысл, урок. То, что он может осмыслить. То, что мы понять не можем, для нас угроза. Нечто радикально чужое, не поддающееся нашему разумению и поэтому угрожающее, смертоносное. Если человек не в состоянии из опыта своего умирания вынести какой-то важный урок — то это не человеческая смерть настигает его, а смерть животного.

«Ладно, Лавров, не умирай. У тебя еще есть кому приделать нервы…» — иронично закончил свои размышления журналист.

Проезжая мимо излучины небольшого ручейка, Техути заметил что-то в кустах и остановил машину, заглушив мотор. Он взял дробовик, жестом показал всем оставаться на своих местах, вышел из кабины и осторожно, не хлопая, прикрыл дверь. На пальцах показал что-то подъехавшему сзади шоферу Ниме и скрылся в зарослях. Через непродолжительное время там раздался выстрел. Автоматчики, повесив свои «калаши» за спины, направились к товарищу.

Эфиопы вернулись с грузом: на длинной жерди они несли привязанную за ноги коричневую с вертикальными светлыми полосами тушу водяной антилопы ситатунги.

— Это для золомбардов, в багажник она не влезет, — объяснил Техути украинцам. — До селения тут недалеко, ребята понесут на палке. Если хотите, можете пройтись вместе с ними.

Конечно, европейцы были рады снова выбраться из душной и осточертевшей кабины и пройтись пешком. Особенно радовался Маломуж: эфиопы с «калашниковыми» за спинами и с убитой антилопой на жерди смотрелись весьма «киношно».

Метров через триста Сигрид, шедшая между Лавровым и Хорунжим, заметила в кустах гориллу. Потом еще одну. Шведка подергала за рукав Виктора и сообщила:

— Я видела гориллу, она за нами следит.

— Оч-ч хорошо, — ответил ей журналист, помахивая своим тесаком. — Только гориллы здесь не обитают…

— Ну, как это не обитают! Я же видела! Смотрите, там еще одна! — она указала на высокую траву.

Виктор поднял голову и посмотрел туда, куда показывала женщина. Там стоял юноша-африканец.

— Ой, это люди! — поправилась Колобова. — Чего они хотят? Они нас окружают?

— Нет, — односложно ответил Лавров.

— Почему они не скажут, что им нужно?

— Им нечего нам сказать, это просто проверка.

Оператор, убежавший вперед, чтобы снять колонну, идущую «на зрителя», в свой видоискатель тоже увидел голых африканцев в кустах и спросил у поравнявшейся с ним Сигрид:

— Ты видела, там кто-то есть?

— Это не гориллы, это люди, — с видом бывалого путешественника ответила белая женщина. — Им нечего нам сказать, просто проверяют.

— Вы удивительно наблюдательны, мадам, — съязвил Маломуж и снова уперся взглядом в глазок видоискателя.

Когда европейцы поравнялись с остановившимися машинами, то увидели большую, хижин на шестьдесят, деревню. Техути построил колонну визитеров по своему разумению: впереди шел он, за ним автоматчики с антилопой на жерди, затем Нима с большим мешком соли, а потом уже белые. Причем камеру Техути велел убрать, показав жестом «снимать нельзя». Маломуж также жестом ответил «понял, не дурак», после чего надел на плечи прорезиненные ремни грудного крепления с маленькой видеокамерой GoPro.

Хижины в деревне были построены из вертикальных палок в человеческий рост и покрыты конусовидными тростниковыми крышами, отчего походили на гигантские ульи, а сама деревня — на архаичную пасеку какого-то великана. Но ни великана, ни людей обычного роста, ни даже собак или еще какой живности видно не было. Лишь обезьяны да птицы выкрикивали свои приветствия с верхушек деревьев.