Александр Куприн - Бармен из Шереметьево. История одного побега

И, конечно, Анька. Где она теперь? А самое главное — ну почему так вышло, почему получилось, что с его приходом в бар всем близким вылилось лишь одно только горе? И что — теперь так всегда будет? От этой мысли Димку бьет как током, встрепенувшись, он с болью смотрит на собеседника:

— Простите, задумался. Я какую-то глупость, наверное, сказал?

— Дима, послушайте, — может, пришло время рассказать, что вас так мучит? Я наблюдаю за вами уже прилично времени, и у меня стойкое ощущение, что три четверти ваших мыслей где-то очень далеко. Где? Расскажите — я не враг вам. Возможности мои ограничены, и помочь по-настоящему я вряд ли смогу, но кто знает? Да и вам будет полегче.

Но Дима не был готов рассказывать историю своего побега. Да, он не убивал этого парня, чей паспорт спрятан в его спальном мешке. Ему даже неизвестно, как именно это произошло, но произошло это для того, чтобы он смог вырваться из страны. А значит, именно на нем лежит большая доля ответственности — ведь этот неизвестный парень, этот немец, потерял жизнь лишь потому, что кому-то приспичило непременно бежать из СССР. И этот кто-то вот он и есть — Димка! От таких мыслей его тошнило, болела голова и притуплялось восприятие — он начинал плохо слышать, становился невнимательным. Вот и сегодня, помогая женщинам печь пироги к рождественскому утреннику, он опять впал в прострацию и сильно обжег на плите локоть.

— Это может нехорошо кончиться, — вновь заговорил отец Дмитрий, глядя на забинтованную руку собеседника. — Вам следует открыться, и мы вместе подумаем, вместе поищем решение. Я видел много беженцев и хорошо представляю, через что многим из вас пришлось пройти…

Так то — беженцы, — с тоской отвечал Дима, — а из меня какой беженец? Я и сам не знаю, кто я. Авантюрист, наверное…

Деликатному настоятелю такая самооценка не понравилась, но настаивать и давить расспросами он не решался.

В следующую неделю он попросил Диму помочь преподавательнице русского языка приходской школы. Детей Дима любил и легко с ними ладил, но никакого учительского опыта, конечно же, у него не было. Вместо языка он просто начал по-русски преподавать географию. Просто, неформально, не нудно, непрофессионально — так, что ученики не хотели расходиться после занятий. Настоятель был горд и счастлив. Среди недели Дима подрабатывал в магазине фототоваров, принадлежащем Сигизмунду — казначею прихода. Жизненный путь казначея, приведший его во Франкфурт, был отмечен весьма тяжелыми и кровавыми событиями — арестом и высылкой родителей, войной, двумя ранениями и двумя пленениями. Чудом удалось ему после войны избежать выдачи СМЕРШу — спасла немка Труда, на которой он впоследствии женился. Сигизмунд яро ненавидел Советы и к новому помощнику отнесся поначалу с недоверием, но довольно быстро понял, что от этого вихрастого парня ничего плохого ждать не следует. В магазин частенько заглядывали солдаты и офицеры американских военных баз, во множестве разбросанных по территории ФРГ. Многие из них, заканчивая службу, не прочь были привезти домой качественный немецкий фотоаппарат, и тут новый помощник оказался незаменим. Димка с удовольствием общался с военными на английском, болтая на разные темы и помогая выбрать покупку. Сентиментальный бездетный Сигизмунд просто не мог нарадоваться. Внешне жизнь потихоньку налаживалась, но спокойствия не было и в помине — беглец плохо спал, почти не ел. Раза два в неделю приезжала веселая Гошка — показывала ему город, водила в кафешки, но никакого движения к ней он не ощущал, и это ужасно расстраивало обоих. «Нужно как-то определиться, — с тоской размышлял Димка, — иначе я заполучу психоз». Как это частенько бывает в жизни, помог алкоголь. Вообще-то, Дима его не употреблял. То есть почти не употреблял, что дома, в России, резко выделяло его из сверстников и вызывало большие подозрения еще у Аньки, да и не только у нее. Дима не имел к водке каких-то особых претензий, но когда-то давно, на собственных проводах в армию, он сильно перепил и долго мучительно блевал желчью, часть которой залетела в носоглотку и сильно обожгла слизистую. Навсегда запомнилась ему эта жгучая, кислая, омерзительная масса где-то за носом — с тех пор, стоило ему понюхать алкоголь, как внутри что-то рефлекторно сжималось и Дима, беспомощно и виновато улыбаясь, ставил рюмку обратно на стол. Впоследствии, правда, он придумал спасительную технологию — отправив рюмку водки в рот, он тут же подносил к губам стакан с водой якобы для того, чтобы запить, но на самом деле незаметно выплевывал в воду весь алкоголь. Работало это почти всегда без сбоев. В этот раз, впрочем, воспользоваться этим не пришлось. Новый 1982-ой год встречали у отца Дмитрия. Приглашенных было немного, за столом довольно быстро образовались две компании — в одной, что помоложе, говорили по-немецки, и Диме поневоле пришлось примкнуть к русскоговорящим, что были все значительно старше его. К вкуснейшим закускам жена Сигизмунда Труда подавала собственного приготовления Kirschwasser. Простодушный Димка в аромате сладкой черешни, смородины и миндаля даже не сразу разобрал алкоголь и после четырех или пяти фужеров сделался пьян. Сначала ему стало хорошо и он принимался благодарить собравшихся за участие в его так резко повернувшейся жизни, затем задумался и надолго замолчал. Все это время за ним внимательно наблюдал хозяин стола. Через некоторое время он даже подсел рядом. Однако расспрашивать поддатого гостя ему не пришлось — Димка заговорил сам, и остановить его было невозможно.

Услышанная история повергла священнослужителя в ужасное смятение. Это было совсем не то, что он ожидал — отец Дмитрий был уверен, что источником депрессий его подопечного являются оставшиеся в СССР родственники и, возможно, любимая девушка. Из рассказа, однако, высвечивалась совершенно другая, гораздо более зловещая история с убийством безвинного гражданина Германии. И хоть гость его напрямую не был в этом замешан, ситуация требовала разрешения. Второго января настоятель вежливо, но твердо попросил у Димы паспорт Рюба, затем поднялся к себе, вышел, завел машину и, ничего не объяснив, уехал. Димка отнесся к этому спокойно — он устал бояться, устал крутить в голове одни и те же мысли. Его уже устраивало любое разрешение этого узла.

Но уехал отец Дмитрий не в полицию, как был уверен беглец, — уехал он в Брауншвайг по адресу на наклейке в паспорте Мартина. Сначала иерей хотел позвонить и даже выяснил через оператора домашний телефон Рюбов, но отчего-то, набрав номер, бросил трубку и спустился к машине.

Димка этого не знал — он решил дожидаться полиции у входа. Не хотелось ему, чтобы люди в форме из-за него входили в церковь. Прождав часа два или три, он проголодался и отправился в фотомагазин. Сигизмунд специальными присосками изнутри прикреплял к витринному стеклу новенькую неоновую табличку «We speak English». Увидев Димку, он радостно замахал руками, попеременно показывая пальцем на табличку и на Димку, рот его шевелился, но из-за толстого витринного стекла ничего не было слышно. Димка тоже заулыбался — внезапно у него прошел нервный озноб. В магазине его накормили вкусными расстегаями, оставшимися еще с Нового года, и беглец окончательно успокоился — будь что будет!