Генри Хаггард - Рыцарь пустыни, или Путь духа

Но Эдит просто должна поверить ему. И даже если она не оценит его поступок столь же высоко, как это сделала Меа, по крайней мере, ей известно, что не в его привычках лгать. Но после того как будут преодолены эти трудности, как ему жить дальше? Он скопил немного денег и, возможно, ему как раненому военному положена небольшая пенсия, за счет которой будет выплачена страховка, частично, а может даже целиком. Затем еще есть сумма, которую выделил Эдит ее отец, – при этой мысли Руперт поморщился, – но, если честно, он скорее умрет с голода, чем прикоснется к этим деньгам. Тем не менее, ему придется поддерживать жену сообразно ее положению. Этот вопрос также был настолько темен, что он выбросил его из головы и вместо этого стал думать о той радости, какую принесет ему встреча с матерью.

По крайней мере, здесь не было никаких «но» и «если». Мать, как никто другой, поймет его и утешит. Его несчастья лишь разбудят в ней еще большую любовь к нему. Что до всего остального, с него довольно тягостных дум. Утро вечера мудренее. Все верно, с него довольно!

Пока старая посудина ползет вверх по Темзе сквозь серый декабрьский туман и изморось, давайте свернем на несколько минут в сторону и посмотрим, что за это время случилось с другими персонажами нашей истории.

После отъезда мужа Эдит вернулась жить к миссис Уллершоу, ибо это избавляло ее от лишних расходов, и, как она объяснила Дику, было единственно правильным шагом. Она получила от Руперта несколько писем, причем, последнее было написано в Абу-Симбеле накануне его рокового путешествия. На них она написала несколько ответов, которых он, однако, не получил. Затем наступило длительное молчание, а после него – внезапная, ужасная катастрофа, о которой они впервые узнали из телеграммы из Каира в вечерней газете. Руперт был мертв, а она, Эдит, так и не побыв женой, стала вдовой. Этот удар подкосил ее. Карточный домик ее замужества рухнул. Ей никогда не стать спутницей жизни блестящего государственного деятеля и мужа, чьи достоинства она всегда признавала и кем бы всегда гордилась, но который, увы, был украден у нее тьмой затерянной посреди пустыни могилы. А ведь он со временем должен был сделать ее одной из самых богатых пэресс Англии! Да, и вот теперь все эти нарядные платья сменит ужасный вдовий траур. Эдит была вне себя от ярости на судьбу, сыгравшую с ней столь злую шутку. Даже ее слезы скорее были слезами злости, а не горя, хотя она по-своему искренне скорбела о Руперте.

Дик пришел утешить ее, причем пришел слишком рано. Он уже побывал в военном министерстве и знал все подробности лживого рассказа Абдуллы, который он, хотя и неохотно, пересказал Эдит, предоставив ей самой решать, верить этой истории или нет.

– Чушь! – сердито воскликнула она, ибо сердце ее отказывалось верить этим россказням. – Бедный Руперт никогда бы не стал ввязываться в глупую ссору с каким-то туземцем!

– Конечно, чушь, – согласился с ней Дик, – но это не вопрос морали, это вопрос благоразумия. Связавшись с этими женщинами, он не только навлек гибель на весь свой отряд, но и провалил возложенную на него миссию! В некотором смысле оно даже к лучшему, что он погиб, ибо он безвозвратно опозорил себя. Но теперь это уже ничего не значит.

– Да, – тяжело вздохнула Эдит. – Теперь это уже ничего не значит.

И все же, когда Дик как родственник, хотя и член соперничающей политической партии, проконсультировался со статс-секретарем и лордом Саутвиком, прежде чем первый дал ответы в палате общин, он говорил несколько иначе, снисходительным тоном светского человека.

– Что касается фактов, – произнес он, – он знал не больше, чем они. Но конечно, у бедного Уллершоу, как и у других мужчин, имелись свои слабости, – и он улыбнулся, как будто вспомнив нечто забавное. – Пустыня – страшно одинокое место, а, по словам Абдуллы, одна из женщин была молода и красива. Кто стал бы что-то говорить, да и какая разница? – и так далее.

Однако статс-секретарь, человек суровый, который не любил, когда его планы рушились, а сам он по причине таких «слабостей» подвергался нападкам, считал, что это что-то значит, даже многое значит. Отсюда тон его ответов палате общин, поскольку ему и в голову не могло прийти, равно как и лорду Саутвику, что родственник – а Дик был Руперту родственником – позволит себе говорить такие вещи, не будучи в них уверен на сто процентов. Более того, они решили, что в данных обстоятельствах он выдвигает лучшую версию правды и характера покойного Уллершоу. Ибо кто захочет, как размышляли они, бросить тень на репутацию мертвого человека, если его не вынуждает к этому некое знание и уверенность в своей правоте?

Что касается миссис Уллершоу, когда она убедилась, что это жуткое известие соответствует действительности и ее единственный сын мертв, она ограничилась старой пословицей: «Бог дал, Бог взял, да будет благословенно его имя». С этими словами она добрела до постели, с которой больше не встала. Здесь ее хватил второй удар, но она прожила еще много недель в полубессознательном состоянии. В это время Эдит покинула ее дом, заявив, что ее комната нужна сиделкам, и переехала жить в свои собственные удобные апартаменты на Брук-стрит.

Дело, разумеется, было в том, что она просто не могла больше выносить царившую в доме гнетущую атмосферу болезни. Она претила ее натуре; надрывное дыхание свекрови, когда Эдит проходила мимо дверей ее комнаты, разрывало ей сердце, тень надвигающейся смерти угнетала ее дух, который и без того пребывал в подавленном состоянии.

Поэтому она переехала и поселилась одна, на что как молодая вдова имела полное право. Что касается миссис Уллершоу, то она постепенно погрузилась в полную потерю сознания и, не приходя в него, скончалась. За неделю до возвращения Руперта ее похоронили на Бромптонском кладбище рядом с супругом, который так скверно обошелся с нею при жизни.

А чуть раньше произошло одно событие, которое косвенно облегчило материальное разочарование Эдит и взбодрило лорда Дэвена, ибо по своим причинам он был опечален смертью Руперта, которая его весьма расстроила. К удивлению всего мира, одним солнечным осенним утром Табита одарила его на редкость здоровым сыном.

– Этот точно будет жить! – радостно воскликнул доктор, когда лорд Дэвен нежно поцеловал младенца.

Но когда они вместе вышли из комнаты, супруга попросила повитуху показать ей сына, поцеловав которого она печально сказала:

– Ах, мой бедный агнец, боюсь, тебе повезет не больше, чем остальным. Да и возможно ли это с таким отцом, как у тебя, – добавила она по-немецки.

Что касается Дика Лермера, то, несмотря на этого не вовремя родившегося младенца, который теперь стоял между ним и состоянием Дэвенов, карьера его, в отличие от ненавистного ему Руперта, чья карьера, похоже, приказала долго жить, шла вверх. Дик был умен, обладал приятными манерами и даром произносить поверхностные, хотя и весьма забавные речи, которые скорее развлекают слушателя, нежели производят впечатление, но за всем этим не было ни вдумчивости, ни силы характера.