Владислав Занадворов - Медная гора

Ступив на землю, Корнев стряхнул с гимнастерки мучнистую каменную пыль, передернул ремень и четким военным шагом, сопровождаемый Васей и Рубцовым, подошел к рабочим.

— Ну, что? — тихо, но внятно спросил Корнев. Глядя на его окаменевшее лицо, никто не мог угадать, что через несколько минут сделает, что скажет этот пятидесятилетний коренастый человек. Его спокойствие подавляло. Никто из рабочих не решался выступить первым.

— Сразу и язык проглотил, — зашептал Васильич на ухо Галкину. — Говори.

Галкин шмыгнул носом, откашлялся в кулак и боязливо подвинулся вперед.

— Вот что, начальник, — начал он издалека. — Нам с твоей дорогой не по пути.

— Ну?

— И решили мы промеж себя продукты поделить… Всем, значит, поровну. Согласен?

— Согласен.

Галкин, пораженный податливостью начальника, окончательно осмелел.

— И все, значит, куда хотят, туда и идут… Вот наше решение.

— А куда ваша дорога лежит? — полюбопытствовал Корнев.

— Наша-то? Известное дело — прямиком к лагерю. В ту сторону, — Галкин указал рукой на пологие, сбегающие к долинам холмы, что мягко зеленели на северо-востоке. — Там путь полегче, значит, и дойдем быстрее.

— Быстрей, говоришь? Это хорошо. Тогда и я с вами иду.

— Андрей Михайлович! Андрей Михайлович! — Вася дернул Корнева за рукав и торопливо отвел в сторону.

— Пусть они идут, куда хотят, а мы с вами на юго-восток. Ведь лагерь на юго-востоке. Вы сами говорили…

— Ничего ты, Вася, не понимаешь! — раздраженно бросил Корнев и обернулся к Галкину.

— Веди, что ли… Ты теперь за начальника.

— А продукты? Будем делить? — нерешительно спросил Галкин.

— Продукты остаются при мне, — ответил Корнев, и ему никто не посмел возразить.

Галкин исподлобья оглядел «свой отряд», для острастки прикрикнул на Рубцова и приказал выступать в дорогу.

Вася шел рядом с Корневым и негромко уговаривал его вести отряд на юго-восток. Наконец Корнев оборвал его:

— Взрослый ты человек, Василий, а не понимаешь… Зверье, когда нагрянет беда, и то сбивается в кучу… Я за каждого — за тебя, за Васильича, за него, — Корнев указал на шагающего впереди Галкина, — перед народом, перед партией отвечаю. Распустить людей проще всего, а вот вывести — потруднее. А я выведу. Понял теперь? — и он наклонил голову, давая понять, что разговор окончен.

Галкин с сознанием собственного достоинства храбро вел отряд по ложбине, разделяющей надвое пологие горы, что с севера замыкали ущелье. Но ближе к седловине ложбина сузилась. Стиснутая горами, она, словно лодка, потерявшая руль, заметалась из стороны в сторону. Вслед за Галкиным весь отряд начал выписывать ломаные зигзаги. Появились недовольные. Тогда Галкин резко повернул в сторону. Отряд перевалил на противоположный скат горы. Пока спускались по склону, все шло хорошо. Ноги сами собой обгоняли друг друга, весело приминали траву. Даже усталые не чувствовали усталости, даже голодные забыли о голоде. Но скат окончился. Впереди лежало болото, бурое, как мокрый песок. Кругом — ни куста, ни травинки. А на той стороне блестели курчавые холмы.

Они манили к себе. И Галкин решил попытать счастья. Но, сделав несколько шагов, он по пояс провалился в густую вонючую жижу и с трудом выбрался на берег.

— Близок локоть, да не укусишь, — безнадежно проговорил Васильич.

— Видно, и у Галкина глаз не востер, коли дороги не сыщет, — ответил ему кто-то.

Тогда Галкин пошел прочь от болота. Отряд неохотно последовал за ним. То у одного, то у другого возникала потребность или перевязать бечевкой развалившийся сапог, или прилечь на траву, или просто, прислонясь к дереву, перевести дыхание. А Галкин, боясь потерять из вида солнечные холмы, опять сворачивал направо и опять упирался в болото.

Так могло продолжаться до бесконечности. Но на одном из поворотов Бедокур отстранил Галкина и занял его место. Галкин безропотно принял отставку. У него не было ни опыта, ни авторитета, ни уверенности в собственной правоте, чтобы быть руководителем.

Рядом с Бедокуром встал Корнев. Настало его время действовать. Позади идущим казалось, что отряд возглавляет Бедокур, но за каждым движением его неотступно следил Корпев, и Бедокур во всем подчинялся ему.

Где-то далеко в стороне осталось топкое болото. Снова лес, густой, тысячелетний, нехоженый. Дорога снова то круто убегает вверх, то прыгает с камня на камень, то плавно скользит по ровному дну лощины. Солнце уже скрывается за серыми, дымными облаками, пепельный сумрак заволакивает горы, а отряд идет, идет и идет. У Рубцова подкашиваются ноги, он шатается, падает. Но его подхватывают крепкие руки товарищей, и, опираясь на их плечи, прихрамывая, Рубцов идет. Но и самые выносливые теряют силы, требуют привала. Тогда Корнев говорит им:

— Еще два километра — и баста! И я обещаю хороший ужин.

И они снова идут.

Когда молочная, мутная ночь разлилась по болотам, по тундре, по ущельям, оленья тропинка круто побежала вниз, и отряд уперся в отвесную каменную стену. Семь высоких террас, словно ярусы гигантского цирка, опоясывали ущелье. А кверху тянулись свежие пятна выбитых лунок.

Одни за другим подтягивались отставшие. Когда все собрались, Корнев тихо сказал:

— Завтра снова полезем на стену. А кто не хочет, кто знает лучшую дорогу — два шага вперед! Я выдаю продукты.

Но никто не шевельнулся. Корнев подошел к Галкину:

— Ну, а ты что же?

Галкин угрюмо молчал.

— Воды в рот набрал… А как буза, так первый! Теперь что скажешь? — выкрикнул Вася, уже успевший расположиться на большом плоском камне.

— Лезть надо, один конец! — хмуро ответил Галкин и зло посмотрел на товарищей.

— Ты разреши, Андрей Михайлович, мы его по-своему проучим, чтобы вперед неповадно было народ мутить, — выдвинулся из толпы Бедокур. Остальные одобрительно загудели.

— Этого еще не хватало, — устало поморщился Корнев.

А ужин действительно выдался заправский. Чтобы одолеть отвесную стену, нужны крепкие ноги, цепкие пальцы и упругие мускулы. И Корнев с расточительной щедростью опытного полководца, бросающего в бой последние резервы, разделил оставшиеся продукты на три части. Первая целиком была съедена вечером. Вторая предназначалась на утро. Третья оставалась неприкосновенной.

Корнев проснулся на рассвете, сизом, как тающий дым. Такие же сизые, как рассвет, над ущельем плыли стаи кучевых облаков. Облака громоздились на Голой горе и, словно языки снега, медленно сползали по ее склонам. Корнев взглянул на низкое небо, сокрушенно покачал головой и подкинул в костер пару больших сучьев: пусть товарищи спят. Затем он осторожно снял с дерева старую двустволку, любовно провел рукой по полированному ложу орехового дерева, сдул с потускневшей стали пыль и легким бесшумным шагом направился к лесу.