Мариан Реняк - Митра

— Я ей обещал. Надеюсь, вы понимаете, господин консул, что у меня есть обязательства по отношению к этой женщине.

— А вы знаете, что больше всего ценят в любви люди Востока? Ожидание, тоску, в этом они видят настоящее наслаждение любовью. Я уверен, что она будет ждать вас долго и терпеливо.

— Бахман ею интересуется. Я говорил вам об этом. А если он предложит ей выйти за него замуж?

— Это была бы неслыханная удача, Вильям.

— Не слишком ли это цинично?

— В нашей службе очень часто сценарий пишет сама жизнь. Мы играем свои роли, но не знаем финала.

— Но та девушка, ей-богу, здесь ни при чем.

— Не будем входить в компетенцию господа бога. Будем делать то, что мы должны делать.

Зазвонил телефон. Вильям поднял трубку.

— Звонила Марта. С письмом все в порядке.

— Значит, я не ошибся, — с удовлетворением произнес консул.

Ширин просматривала отчет, который в тот день ей принес Юзеф. Свои замечания она заносила в блокнот и машинально поглядывала через окно в сад, где Генрих расставил мольберт. Он рисовал. Наконец Ширин прервала свое занятие и вышла в сад. Она остановилась за спиной Генриха и принялась рассматривать его работу. Он делал набросок дворца Витгенштейнов.

— Свыше двух лет я живу в этом доме, а не знала, что он может так выглядеть… Но что вы нарисовали здесь, в бассейне?

— А что вы видите?

— Какие-то трупы, черепа.

— Вы хорошо видите.

— Но ведь ничего подобного в нем нет.

— Речь идет о правде, а не о том, чтобы буквально изображать натуру.

— Вы что, шутите?

— Прежняя дядина жена использовала в день несколько флаконов духов. Ее преследовал трупный запах.

Внезапно Ширин поняла настоящий смысл слов Генриха, но беседу прервали Август и Ганс Бахман, которые подошли к мольберту.

— Генрих, разреши, — сказал Август.

— Я и не знала, что ваш сын настолько проницателен, — сказала Ширин и вернулась во дворец.

— Карл хотел, чтобы ты с помощью Юзефа изучил работу фабрики с азов. Потом мы могли бы использовать тебя в качестве представителя нашей фирмы. Ты бы остепенился. Но вместо этого ты взял гитару и начал петь песни с рабочими.

— Но это же было после работы. Мы пели их народные, к тому же прекрасные, песни.

— Ты знаешь, Карл не любит братания с простонародьем.

— Это дядя донес отцу?

— Нет. Юзеф. Хотя он обещал мне, что ничего не скажет Карлу. Наверное, ты не знаешь, что консул беседовал с Карлом по поводу твоей службы в армии. Пока это как-то удалось устроить. Прими это во внимание и не делай глупостей. Хотел бы тебя еще попросить не рисовать работниц. Это не совсем подходящие модели.

Август вместе с Бахманом сели в машину. Ганс включил мотор и вывел автомобиль за ворота.

В тот вечер Ореш терпеливо и упорно выполнял очередную серию упражнений, которые велел ему делать доктор Иоахим. Наргис, которая принесла корзину фруктов и сверток с одеждой для выздоравливающего, присела на стульчик и молча смотрела на инженера.

— Сегодня во дворце празднуют. Поэтому у меня есть несколько свободных минут. Я принесла вам немного еды, фрукты…

Наргис достала украшенную ветку ели и поискала глазами, куда бы ее поставить.

— Зачем ты это принесла? Ведь у нас есть свои праздники.

— Их праздники не многим отличаются от наших. В такой вечер они едят вареную рыбу, а мы копченую, с рисом. У них елка, а у нас хафт-син.

— Ты наблюдательна.

— Я переписала стихотворение, — несмело шепнула Наргис.

— Наверняка выбрала прекрасное. Прочитай.

— Нет.

— Прошу тебя, почитай.

Наргис смущенно молчала. Ореш взял из ее рук тетрадь.

— Мне уже пора. Вы мне скажите, много ли я сделала ошибок, — стыдливо сказала девушка и выбежала из комнаты. Ореш читал вполголоса:

Утром, как никогда прежде в это время года, снег покрыл сады и улицы Шираза. Небо помутнело, солнце едва проглядывало сквозь тучи. В воздухе повисла холодная, пронизывающая сырость. Хотя это было только небольшое похолодание, Август, успевший привыкнуть к теплому климату Шираза, сразу его почувствовал. Старые болезни напомнили о себе.

— Я думал, что мне наконец удалось убежать от снега. Но нет, опять эта проклятая боль в суставах! — воскликнул он.

— Представляешь, отец, как там тепло и хорошо, — задумчиво сказал Генрих, рассматривая фотографию, на которой была запечатлена пустыня.

— Вот именно.

— Папа, ты будешь бурить, бурить и бурить. Пока пустыня не сдастся и все вокруг не провоняет нефтью.

— Это был бы упоительный запах.

Генрих вышел из комнаты. С террасы он увидел Ширин, садившуюся в автомобиль. Об подбежал:

— Вы не подвезете меня до города?

Ширин молча кивнула. По широкой аллее они поехали к центру Шираза.

— Не думал, что здесь, на юге, увижу снег. Он продержится до Нового года? — спросил Генрих.

— Возможно…

— А может быть, к тому времени уже растает? Может быть, зацветут розы?.. Вы всегда такая молчаливая?

Ширин не ответила.

— Вечером в сочельник вы тоже и не пели, и не разговаривали. Так велит ваш обычай?

— Не знаю.

— Чего вы не знаете? — спросил Генрих.

Ширин, продолжая молчать, повернула машину на одну из боковых улочек Шираза.

— Я вижу, с вами трудно договориться. Пожалуй, я выйду здесь.

Ширин остановила машину.

— Когда вы возвращаетесь? Может быть, вы меня захватите?

— Не знаю, — повторила опять Ширин.

— Да. Этого и следовало ожидать, — сказал Генрих и пошел по плохо освещенной улице. Ширин выглянула из машины и крикнула:

— Через час или два! Я просто еду в лес, прогуляться.

Генрих вернулся.

— Клянусь, я не произнесу ни слова, если вы мне позволите составить вам компанию.

Они поехали. Миновав несколько улиц пригорода, выехали на шоссе и через несколько минут оказались среди усыпанных снегом деревьев.

— Каждое воскресенье после обеда мы с мужем приезжали сюда на прогулку. Воскресенье в Иране — рабочий день, но Карл придерживается христианских обычаев. Воскресенье должно быть днем отдыха. Я привыкла к этому и приезжаю сюда даже тогда, когда он занят.

— Я не осмелился бы назвать это лесом, — сказал Генрих, глядя на несколько далеко друг от друга растущих стволов.

— У нас даже несколько деревьев называют лесом, потому что мы их уважаем. Древнеперсидская религия учит, что деревья живут так же, как и мы, что у них есть душа. Срубить дерево — все равно что убить человека. Как-то летом мы приехали сюда с Карлом и гостем из Германии. И тот, глядя на этот дуб, сказал, что он прекрасно подошел бы для гроба. Даже стал высчитывать, сколько гробов можно из него сделать и сколько на этом заработать.